Теодор Мундт - Тихий ангел

– Ваше величество, Господи! – простонала больная. – Но ведь я больна, вы это знаете! Мне трудно говорить от слабости. Не могли же вы, ваше величество, рассчитывать, что я вскочу с постели и стану приветствовать вас по всем правилам этикета? Едва ли вы сами полагали видеть меня достаточно здоровой для этого!

– Что вы хотите этим сказать? – грозно вскрикнула императрица, и в ее взгляде мелькнул испуг. – Уж не собираетесь ли вы намекнуть, что я рада вашим страданиям? Вы не имеете права утверждать, будто к вам относились без надлежащей заботы, будто я не делала всего, что могла, желая ближе сойтись с вами.

Но вы упорствовали, отталкивали мою руку... Боже, чего могли бы мы добиться с вами, если бы ваше высочество с первого момента поняли, что значит опереться на меня! Но теперь поздно!.. Ваше высочество, оглянитесь на себя, вдумайтесь в свое положение!

Наталья Алексеевна содрогнулась и кинула на императрицу молящий взгляд, как бы желая растрогать ее своей беспомощностью, внушить сострадание к ее слабости и болезненности. Но в душе Екатерины бушевала долго сдерживаемая холодная буря. Сегодня она не была расположена сострадать и жалеть!

– Да, ваше высочество, – продолжала она, – если судьба и оттягивает иногда час расплаты, это не значит, что возмездие минует нас. Вспомните, что было для вас сделано! Вас, ничтожную, нищую принцессу, возвели почти на уровень русского трона, перед вами открыли блестящие перспективы будущего, а вы...

– Я никогда не была честолюбива, – ответила Наталья Алексеевна с беспомощной, грустной улыбкой, – но еще на родине я выработала себе определенные взгляды: я стремилась к идеалам правды, добра и свободы и на свое высокое избрание смотрела, как на путь к осуществлению этих идеалов. У нас много говорили о мудрости и свободолюбивом духе великой русской императрицы, с восторгом взирали на ее царственную переписку с первыми умами мира, с восхищением приветствовали разрешение допечатать в Риге энциклопедию, гонимую во Франции. Но когда я приехала сюда, то увидела, что все это-только чисто внутренние стремления, что в управлении государством вы, ваше величество, не вкладываете этих воззрений.

Словом так: «Свобода, философские воззрения, мечты о лучшей жизни – все это для меня самой, натуры избранной и высшей; вы же, подданные мои, существа низшие, для которых такие блага не подходят». Меня это поразило, смутило, и вот я...

– Принялась интриговать! – громовым голосом перебила ее императрица.

– Нет, ваше величество, я слишком молода, слишком правдива, чтобы интриговать. Я просто не нашла в себе силы подойти к душе вашего величества, к душе, которую я не могла понять. Я расчитывала на время, но оно только отдаляло меня от вас!

Екатерина встала и прошлась несколько раз по комнате. Наконец, она подошла опять к кровати и остановилась со скрещенными на груди руками около изголовья больной.

Прошла минута томительной паузы. Наконец, справившись с обуревавшим ее гневом, императрица заговорила:

– Вся фальшь вашего положения явилась следствием того, что с самого первого момента прибытия в Петербург вы, ваше высочество, взяли ложный курс, презрели свои прямые обязанности и устремили доверие в ту сторону, где было недалеко до государственного предательства.

– Могла ли я думать о предательстве? – грустно возразила больная. – Я всегда стремилась к добру, хотела добиться высшего блага для страны, ставшей моей родиной!

– Неправда! – громовым голосом оборвала ее Екатерина, – неправда! Вы не могли стремиться к благу России, потому что не знали, в чем это благо! Вы не знали, что значит слово «повиновение», а в России без повиновения не может быть ничего доброго. Все держится только закономерностью и порядком, все держится только послушанием. А ваша натура чужда способности подчиняться. Вы осмеливались идти наперекор мне, вашей матери и государыне, вы, девчонка, не считались с моими мнениями и желаниями, которые одни только могли бы служить вам верной руководящей нитью. Вот ще причина всех ваших неудач, ошибок и – я смело могу сказать это! преступления!

Отказываясь повиноваться своей государыне и матери, вы отказывались повиноваться также своему мужу и наследнику русской короны... О, вы далеко зашли, ваше высочество, так далеко, что я не узнаю себя, почему я была до сих пор слишком терпелива и милостива... Но всему бывает конец. Мое терпение лопнуло!..

Я не потерплю больше в такой близости от трона человека, душа которого насквозь пропитана мыслями о подлой измене, о мятеже. Довольно, ваше высочество, час расплаты настал! Ты думала, что с императрицей Екатериной можно играть? Ты думала, что можно шутя вкладывать палки в колеса государственного механизма? Нет, несчастная, эти колеса захватили тебя самое, втянули в себя и с минуты на минуту изотрут в порошок!

– Довольно! – в смертельном ужасе вскрикнула великая княгиня, забиваясь лицом в подушки, чтобы не видеть грозно сверкавших глаз императрицы. Бога ради, довольно! Я не могу! Я умираю! Пощадите! О, ваше величество, пощадите!

Опять поднялись сильные боли, и великая княгиня забилась в конвульсиях, жалобно стеная: «Пощадите, пощадите!».

Наталья Алексеевна стонала все громче и громче.

Вдруг дверь соседней комнаты распахнулась, и в спальню вбежал испуганный великий князь..

– Что случилось? – тревожно спросил он, взволнованно переводя взоры с искаженного лица супруги на застывшее в ледяной надменности лицо матери.

Екатерина презрительно пожала плечами и, отойдя от постели, села в кресло в глубине комнаты.

– Вы ужасно страдаете, – продолжал великий князь, обращаясь к жене таким сердечным, мягким голосом, какого она и не предполагала у него. – Вы так закричали о помощи, что у меня вся кровь в жилах застыла! Надеюсь, что никто не позволил себе причинить вашему высочеству какой-либо вред, потому что – клянусь спасением своей души – я поражу на месте всякого дерзнувшего оскорбить вас, кто бы это ни был!

Сказав это, он невольно обернулся к матери и окинул ее мрачным, угрожающим взором. Но императрица ответила ему таким уничтожающим взглядом, что Павел смутился, вновь обернулся к жене и взял ее пылавшие руки в свои.

Наталья Алексеевна потянула руки к лицу и неожиданно прижалась губами к руке мужа.

– Что вы делаете? – смущенно спросил Павел.

Но его супруга с лихорадочной силой держала руку, продолжая покрывать ее поцелуями. Она сразу почувствовала себя спокойнее; ей казалось, что муж способен от всего защитить ее, разогнать грозные признаки, столпившиеся у ее одра.

– Вы не должны целовать мне руки, Наташа, – мягко продолжал великий князь. – И почему вы теперь вдруг стали ко мне такой ласковой и доброй?