Джеймс Джонс - Отныне и вовек

Таксист покосился на них и в первый раз за все время открыл рот:

— Мура это все. Вы, ребята, лучше меня послушайте. Я сам тоже служил. Мой вам совет, держитесь от них подальше. Будете с ними якшаться — сами такими станете. А им только это и надо. Молодых ребят портить — это у них; первое дело. Они от этого удовольствие получают. Я их, тварей, ненавижу. Поубивал бы всех.

— Да, мне тоже говорили, — кивнул Анджело. — Но этот мой знакомый ничего такого со мной не пытался.

— Я их ненавижу, — повторил таксист.

— Ненавидишь, ну и ненавидь, — сказал Пруит. — А нас учить не надо. Сами разберемся. Мы же тебя не учим, как жить.

— Ладно, молчу, — сказал таксист. — Не лезь в бутылку.

— А мне все же интересно, они действительно такие от рождения? — Анджело неподвижно смотрел в окно, неторопливое, плавное движение машины действовало на него умиротворяюще, оно на время отгораживало сидевших в такси от пьяного шумного разгула дня получки; глядя в окно, они ощущали себя лишь сторонними наблюдателями и постепенно трезвели.

Пруит это тоже чувствовал. После лихорадочно бурлящей Хоутел-стрит скупо освещенная многоугольная площадь, где размещалось большинство муниципальных учреждений, казалась безлюдной. Они проехали мимо зыбко чернеющих в темноте зданий федерального правительства и суда, потом мимо Дворца, спрятанного слева за стеной деревьев, потом справа остались Земельное управление и церковь Кауайахао, улица снова начала сужаться, слева промелькнули городская библиотека и муниципалитет — все давно закрыто на ночь, — а они ехали и ехали по Кингу, углубляясь в постепенно сгущающуюся темноту и отдаляясь от центра города.

— Насчет того что от рождения, это я не знаю, — сказал Пруит. — Зато знаю, что многие отличные ребята, когда уходят бродяжить, становятся голубыми, потому что рядом нет женщин. Старые бродяги часто берут в попутчики молодых парней. Вот это я действительно ненавижу. Ребята еще молоденькие, ничего не соображают, а те гады этим пользуются. Хьюстон, это который начальник горнистов, как раз такой. Потому я и ушел из горнистов. Из-за него и его херувимчика.

— Верно, — поддакнул таксист. — Они все на один лад. С ними держи ухо востро, а то не успеешь оглянуться, тоже своим сделают. Сволочи!

— А где ты научился так трубить? — спросил Анджело. — Сколько я слышал разных горнистов, так, как ты, никто не умеет.

— Не знаю. У меня это как-то само получается. Мне горн всегда нравился. — Пруит смотрел в окно на черный сгусток темноты, скрывавший очертания Томас-сквер.

— Жалко, ты больше не горнишь, — сказал Анджело. — Обидно.

— Давай об этом не будем. Поговорили, и хватит, ладно?

— Как хочешь.

И оба погрузились в тишину, в прохладный покой неторопливо скользившей машины. Они чувствовали, что таксиста подмывает поговорить еще, дать совет, но он не хочет заводить разговор первым, боится, что они подумают, будто эта тема его очень волнует. А сами они молчали.

Они сошли перед отелем «Моана» и снова окунулись в жаркую гудящую кутерьму дня получки, снова стали частью толпы.

— Дальше дойдем пешком, — сказал Анджело. — Если подкатим к самым дверям, они еще подумают, мы при деньгах. — Он шагнул на тротуар, повернулся и поглядел на таксиста, который уже выруливал от обочины. — Ха! Смешно.

— Что смешно?

— Да таксист этот. Если бы он так не разорялся, я бы точно решил, что он голубенький. Я их сразу отличаю.

Пруит засмеялся:

— Может, он потому их и ненавидит. Может, боится, что по нему видно.

«Таверна Ваикики» тоже была набита битком. Орали здесь чуть потише, вели себя чуть сдержаннее, но все равно было набито битком.

— Я подожду на улице, — сказал Пруит. — Ты пока сходи посмотри, там они или нет.

— Да ты чего? Ты же здесь уже бывал. Пойдем вместе.

— Бывать-то бывал. Но без денег не пойду.

— У тебя же есть деньги.

— На эти деньги даже стакана не купишь. Что мне, по-твоему, зайти и выйти, если их тут нет? Я не пойду. Буду ждать тебя здесь.

— Как хочешь. Знаешь, пока ехали, я почти протрезвел.

Анджело растолкал толпу и протиснулся в дверь «Таверны». Пруит остался на улице, прислонился к фонарному столбу и, засунув руки в карманы, разглядывал прохожих. Из подсвеченного разноцветными лампами маленького зала рядом с баром сквозь гул разговоров и звяканье стаканов неслась музыка — пьяный пианист играл что-то классическое. Пруит когда-то слышал эту вещь. Но как она называется, он не знал. Мимо прошло несколько хорошо одетых, вполне респектабельных женщин, они оживленно разговаривали с мужчинами, которые явно были моложе их и очень походили на солдат.

Вот что тебе нужно, Пруит, сказал он себе. Богатая дамочка-туристка. У таких женщин денег куры не клюют. И тратят они их не задумываясь. Эта мысль взбудоражила его, у него даже засосало под ложечкой. Но он вспомнил про Лорен и про «Нью-Конгресс», и радостное возбуждение опять осело в желудке плотным кислым комком. Черт побери, ты, кажется, тоже успел протрезветь, подумал он.

Имеет ли мужчина право изменять любимой женщине, если она проститутка и при условии, что встречаться он будет только с богатыми туристками, исключительно ради денег? Есть над чем подумать, Пруит. Загляни на досуге в «Правила хорошего тона». Он все еще размышлял об этом, когда за стеклянной дверью «Таверны» появился Анджело и махнул ему, чтобы он входил.

— Он здесь, — сказал Анджело. — И уже нашел одного для тебя.

Пройдя через бар — неброская богатая обстановка, удвоенные зеркалами пирамиды стаканов, вылощенные, вежливые бармены, рядом с которыми ощущаешь себя человеком второго сорта, — Пруит вслед за Маджио вышел на террасу.

В кабинке за столиком на четверых, ярко очерченные светом на фоне темного вздымающегося моря, сидели двое мужчин. Один — высокий и поджарый, с крошечными седыми усиками и коротко стриженной седой головой, глаза у него ярко блестели. Другой — очень крупный, с плечами во всю ширину стола и с намечающимся вторым подбородком.

— Это Пруит, — сказал Анджело. — Я вам про него, говорил. Мой кореш. Это Хэл, — он показал на худого, — тот самый, я тебе рассказывал. А это Томми.

— Привет. — В резком металлическом голосе Хэла проскальзывал какой-то акцент.

— Здравствуй, Пру, — сказал Томми густым басом, как из бочки. — Ничего, если мы тебя будем так называть?

— Пожалуйста. — Пруит сунул руки в карманы. Потом вынул их. Потом прислонился к стене кабины. Потом опять встал прямо.

— Что же вы, мальчики, стоите? — сказал Хэл с необычной, неамериканской интонацией. — Присаживайтесь.

Начинается, подумал Пруит. И сел рядом с толстяком Томми.

— Я тебе про Томми рассказывал, — сказал Анджело. — Он был дружком Блума.