Джеймс Джонс - Отныне и вовек

Тербер на мгновенье застыл в дверях, оценивая ущерб. Потом в ярости швырнул винтовку в угол, и вагончик тряхнуло от удара, пополам расколовшего ложе «оптической-03».

Вымуштрованный в регулярной армии, где уронить винтовку во время строевой считалось великим грехом — минимум две недели внеочередных нарядов, — Энди громко ахнул и уставился на него с откровенным ужасом.

— Проверь-ка, — процедил Тербер, показывая на коммутатор, и улыбнулся злой, хитрой улыбкой. — Начни снизу, вызови по очереди все позиции и проверь, как соединяется. Потом свяжись с батальоном и центром сбора донесений. Проверь штекеры все до одного.

— Есть. — Энди сел за коммутатор.

Тербер поднял обломки винтовки и с раскаянием взглянул на приклад, беспомощно повисший на ремне. Эта винтовка была у него четыре года; с ней он пришел в первую роту, а когда перевелся в седьмую, взял ее с собой и сюда. Из этой винтовки он обставил на полковых соревнованиях главного сержанта О'Бэннона. Любовно, заботливо он проверил механизм. Все работало. Новый приклад он раздобудет, а вот механизм было бы не заменить. Чуть успокоившись, он осторожно положил винтовку у двери. Затем подобрал оскорбляющее взгляд своей нетронутой, девственной чистотой письмо военного министерства и порвал пополам, вместе со всеми его визами и печатями, потом сложил вдвое и снова порвал, потом опять сложил, порвал еще раз и разбросал клочки по полу. В дополнение к общей картине.

— Старшой, все штекеры работают, — сообщил от коммутатора Энди.

— Хорошо. Тебе здесь сидеть еще два с половиной часа. Я пошел спать.

— А как же все это? Весь этот развал? Ты бы хоть убрал немного.

— Пусть Росс убирает. — Он нагнулся, поднял с пола разломанную винтовку и вышел.

Тишина вокруг была неподвижная, мертвая. Время тянется, идет, а потом наступает минута, когда только и остается, что лечь спать. Куда-то ходишь, что-то делаешь, на что-то себя тратишь, но все это лишь до поры, лишь до той минуты, когда остается только одно — лечь спать.

Тербер положил обломки винтовки под свою раскладушку и с облегчением завалился спать.

Утром Старка нашли на берегу: он мирно спал на песке, прижавшись грязной от вчерашних слез щекой к верному секачу.

Тербер поднялся рано. Свежий и бодрый, он, еще до того как нашелся Старк, все уладил с Россом, хотя лейтенант был в бешенстве (бешенство даже слишком мягкое слово).

— Лейтенант, о том, чтобы его разжаловать, не может быть и речи. Позиции у нас раскиданы чуть не на милю друг от друга, и, кроме него, никто с кухней не управится.

— Разжалую как миленького! — бушевал Росс. — Пусть рота хоть с голоду передохнет — все равно разжалую!

— А кто будет вместо него заниматься питанием?

— Кто угодно, мне плевать! Вы посмотрите, во что он здесь все превратил! Нет уж, сержант, такое я не прощу! Будет у нас когда-нибудь дисциплина или нет?! Без дисциплины мы далеко не уйдем.

— Да, конечно. Но без питания — тоже.

— Ничего, пусть командует своей кухней без звания!

— Он откажется.

— Отдам под трибунал за неподчинение!

— Это не пройдет. Лейтенант, вы же юрист. Вы же сами знаете. Нельзя отдать человека под трибунал за отказ заведовать кухней без сержантского звания.

— Безнаказанным я это не оставлю!

— Лейтенант, вы его просто не понимаете. Он парень со странностями. Иногда на него находит. В Хикеме он один раз тоже такое выкинул, вы тогда у нас еще не служили. Он это не назло. Ничего плохого он никому ни разу не сделал. Просто он повар, понимаете? Повара и начальники столовых, они все заводятся с пол-оборота. Любой приличный начальник столовой обязательно псих.

— Хорошо, — процедил Росс.

— Лейтенант, без него на кухне все развалится, вы же сами знаете.

— Хорошо!

— Я всего лишь трезво смотрю на вещи. Если бы можно было его кем-то заменить, я бы первый потребовал его разжаловать. Но у нас нет никого.

— Я сказал, хорошо !

— Это исключительно в интересах роты.

— Интересы роты, интересы роты!.. Знаю!

— Вы же отвечаете за всю роту в целом.

— Да, да, хорошо!.. Я сам знаю, за что я отвечаю!

— Так точно, сэр, — кивнул Тербер.

Покончив с этой проблемой, он сообщил Россу, что решил отказаться от офицерского звания.

— Что?! — в бешенстве завопил Росс. — Вы в своем уме?

— Я твердо решил, — сказал Тербер.

— Лучше бы меня распределили в береговую охрану, честное слово! — простонал Росс. — Эта ваша идиотская армия! Вас тут сам черт не поймет!

Шестого января Милт Тербер взял увольнительную и поехал в город. Мейлон Старк поехал вместе с ним.

В этот день солдаты Гавайской дивизии получили увольнительные в первый раз за все время после Перл-Харбора, и в десять часов утра со всех позиций девяностомильного кольца круговой обороны толпы хорошо поддавших мужчин с дикими воплями устремились к Гонолулу, перед барами и публичными домами начали выстраиваться длинные очереди, но вскоре все перемешалось, и те, кто рвался в «Нью-Конгресс», неожиданно для себя оказались в баре ресторана «У-Фа». Так продолжалось до самого комендантского часа. Этот день и два следующих словно слились в непрерывный загульный праздник. Ни один гонолульский бармен не забудет эти дни. На всю жизнь запомнят их и многие тогдашние хозяйки борделей. И даже некоторые вполне респектабельные люди вспоминают их до сих пор.

В приказе четко оговаривалось, что из каждой части можно одновременно отпустить в увольнение не более трети личного состава. Для дислоцированной на побережье седьмой роты распределение увольнительных превратилось в целую проблему. Седьмая рота была разбросана по четырнадцати береговым позициям. Лейтенант Росс распорядился, чтобы командиры позиций (в большинстве случаев это были не офицеры, а сержанты) определили ту треть своих солдат, которым они дадут отпуск, и представили поименные списки. Терберу поручалось составить такой список для службы КП. Старк распределял увольнительные среди поваров.

По неписаному закону командир подразделения уходит в увольнительную последним, только когда все его солдаты уже отгуляли. Поэтому сержанты, вынужденные оставаться на позициях (в отличие от офицеров сержанты не гнушаются вступать в сделки с рядовым составом), по мелочам наживались на тех, кого отпускали в город: накануне шестого января в роте шел оживленный обмен дружескими рукопожатиями, валютой, сувенирами, и немало котирующихся на вес золота, до обидного недолговечных бутылок виски переночевали от прежних хозяев к новым.

Честь не позволяла Терберу и Старку внести в списки собственные фамилии, но мудрый Тербер своевременно позаботился, и оба все равно получили увольнительные. Он просто заполнил два бланка сверх выделенной ему квоты и заставил Росса их подписать. Такое нарушение этикета никого в роте не возмутило, а Росса и подавно. Лейтенант Росс мало-мальски соображал и не собирался рубить сук, на котором сидел. С того дня, как Тербер отказался от офицерского звания, он был в роте царь и бог, не то что во времена Хомса, когда лишь обманывал себя, будто вертит ротой, как хочет.