Георг Эберс - Уарда

– Кажется, в северной. Впрочем, дорогу тебе покажет Паакер, лазутчик фараона.

– Паакер? – Небсехт рассмеялся – Что у нас сегодня по календарю? [ 31] С дочерью парасхита велят обращаться, как с царевной, врача поведут с почетном, как самого фараона! Однако лучше бы мне не снимать мои одежды.

– Ночь очень теплая, – успокоил его Пентаур.

– Это хорошо, но у Паакера странные привычки. Позавчера меня позвали к одному несчастному юноше, которому он сломал палкой ключицу. Если бы я был конем дочери фараона, я бы скорее помял хорошенько Паакера, чем бедную девочку

– Я тоже! – воскликнул Пентаур и, выйдя из комнаты, поспешил ко второму пророку храма – Гагабу, бывшему в то же время главой врачей Дома Сети, чтобы просить его послать вместе с Небсехтом слепого пастофора Тета.

Пентаур знал, где найти этого высокопоставленного жреца, так как был приглашен на пиршество, устроенное Гагабу в честь двух новых ученых, переведенных в Дом Сети из высшей школы в Хенну. [ 32]

На открытом дворе, окруженном пестро расписанными деревянными колоннами и освещенном множеством ламп, в удобных креслах, расставленных двумя длинными рядами, восседали пирующие жрецы. Перед каждым стоял небольшой столик, и проворные слуги разносили яства и напитки, в изобилии расставленные на особом, великолепно убранном возвышении посреди двора. Гостям подавали окорока газелей [ 33], жареных гусей и уток, пироги с мясом, артишоки, спаржу и другие овощи, всевозможные печенья и сладости. Их кубки щедро наполняли дорогими винами, которые никогда не переводились в прохладных хранилищах Дома Сети. [ 34]

В перерывах между блюдами несколько слуг подносили пирующим металлические тазы с водой для омовения рук и тонкие полотенца.

Когда все насытились, вино полилось еще обильнее и каждому гостю поднесли благоухающие цветы – они должны были услаждать жрецов во время их бесед, ставших теперь еще более оживленными.

Участники пиршества были облачены в длинные белоснежные одежды, – все они принадлежали к числу посвященных [ 35] в высшие таинства, или, иными словами, были руководителями жреческой общины Дома Сети.

Второй пророк Гагабу, сидевший на почетном месте вместо верховного жреца, обыкновенно появлявшегося в таких случаях всего на несколько минут, был маленьким коренастым человеком с бритым, выпуклым, словно шар, черепом. Его стареющее лицо имело правильные черты, а мясистые пухлые щеки были гладко выбриты. Серые глаза его глядели живо и пристально, но стоило ему разволноваться, как в них появлялся холодный блеск, а энергичные чувственные губы начинали судорожно подергиваться.

Рядом стояло роскошное кресло верховного жреца Амени, а подле него сидели оба приглашенных из Хенну жреца – стройные пожилые люди со смуглой кожей.

Остальные гости расселись в точном соответствии со своими должностями, независимо от возраста.

Но, несмотря на такой строгий порядок, все присутствующие непринужденно участвовали в общем разговоре.

– Мы глубоко благодарны за приглашение в Фивы, – сказал Туауф – старший из переведенных в Дом Сети жрецов, чьи ученые труды часто использовались в школах [ 36], – так как, во-первых, это приближает нас к фараону, да пошлют ему боги долгие годы здоровья и процветания, а во-вторых, удостаивает нас чести причислить себя к вашей среде, ибо если школа в Хенну некогда насчитывала среди своих воспитанников не одного великого человека, то теперь она никак не может полагать себя равной Дому Сети. Даже Гелиополь и Мемфис уступают этому храму, и если я, недостойный, все же осмеливаюсь без робости встать рядом с такими знаменитостями, то лишь благодаря уверенности, что вашим успехам помогает священная сила вашего храма, которая, несомненно, укрепит мои знания, а также вере в вашу высокую одаренность и прилежание, в которых, как я надеюсь, и у меня нет недостатка. Я уже видел верховного жреца Амени – это замечательный человек! А кто не знает твоего имени, Гагабу, и твоего, Мериапу!

– А кого из вас можем мы приветствовать как автора прекраснейшего гимна Амону, равного которому никогда еще не пели в стране сикомор? – спросил другой приезжий. – Кто из вас Пентаур?

– Вот то пустое кресло ждет его, – сказал Гагабу. – Он моложе всех нас, но ему уготовано великое будущее.

– Равно как и его гимнам, – добавил старший ученый из Хенну.

– Без сомнения, – подтвердил глава астрологов [ 37], пожилой седовласый человек с такой огромной курчавой головой, что она как бы с трудом держалась на его тонкой шее, вытянутой от постоянного наблюдения за звездами. – Без сомнения, – повторил он, и его глаза фанатично сверкнули, – боги наделили нашего друга щедрыми дарами. Однако я не берусь предугадать, как он ими воспользуется. Я замечал в юноше склонность к свободомыслию, и это меня пугает. Сочиняя гимны, он, правда, подчиняет свою гибкую речь предписанным формам, но мысли его уносятся ввысь, за пределы наших древних обычаев. А в гимне, предназначенном для народа, я нахожу выражения, которые можно назвать прямой изменой таинствам веры. Напомню, что всего несколько месяцев назад он дал клятву свято хранить их. Вот, к примеру, мы поем его слова, а народ нас слушает:

Ты един, о создатель всего сущего,

И едино, о ты, все свершающий, творенье твое.

И дальше:

Он один, неповторимый и несравненный,

Обитающий в святая святых! [ 38]

Такие слова нельзя произносить публично, особенно теперь, когда из чужих краев к нам вторгаются разные новшества, подобно тучам саранчи, налетающей с Востока.

– Он высказал мою сокровенную мысль! – вскричал казначей храма.

– Слишком рано приобщил Амени этого юношу к таинствам!

– Он сделал это по моему предложению, ведь я был учителем Пентаура, – сказал Гагабу. – Мы должны гордиться тем, что среди нас есть человек, столь блестяще умножающий славу храма. Народ слушает его гимны, но не вникает в смысл, сокрытый в них. За всю жизнь мне ни разу не приходилось видеть большего благоговения на лицах молящихся, чем во время Праздника Лестницы [ 39], когда пели волнующий и прекрасный хвалебный гимн.

– Пентаур всегда был твоим любимцем! – вскричал глава астрологов. – То, что ты прощаешь ему, ты никогда не разрешил бы другому. И все же я, равно как и другие, считаю его гимны опасными. Или, может быть, ты скажешь, что у нас нет причин для серьезных опасений? Что вокруг не творятся дела, которые грозят нам и станут причиной нашей гибели, если мы не выступим против них самым решительным образом, пока не поздно?

– Ты тащишь песок в пустыню и поливаешь медом финик! – вспылил Гагабу, и губы его начали судорожно подергиваться. – Ныне нет ничего совершенного, и предстоят жестокие битвы, но не мечи будут решать дело, а вот что! – При этом Гагабу коснулся своего лба и уст. – А кто подготовлен для этих битв лучше моего ученика? Он будет в первых рядах борцов за наше дело, он – второй Гор-Гут [ 40], что в образе крылатого солнечного диска уничтожил духа преисподней. А вы хотите подрезать ему крылья и обрубить когти! Горе вам! Неужели вы никогда не поймете, что лев рычит громче кота, а солнце светит ярче факела? Не троньте Пентаура, говорю я вам, иначе вы уподобитесь человеку, который из страха перед зубной болью вырвал себе все здоровые зубы. О, нам скоро придется грызться так, что полетят клочья и брызнет кровь, если мы не захотим, чтобы нас съели!