Георг Эберс - Уарда

Прежде чем войти в свою палатку, Рамсес приказал подать мяса и собственноручно накормил львов, которые позволяли ему гладить себя, словно кошки. Затем он заглянул в конюшню, похлопал своих любимых коней по красиво изогнутым шеям и блестящим крупам и распорядился, чтобы утром его колесницу помчали в бой Нуру и Фиванская победа. [ 213]

Войдя, наконец, в свою палатку, он приказал придворным удалиться. Затем кивнул Мена, велел ему снять с себя украшения и оружие и подозвал своих младших сыновей, почтительно стоявших у входа.

– Знаете ли вы, почему велел я вам следовать за собой? – строго спросил он.

Оба молчали. Рамсес повторил свой вопрос.

– Потому что ты заметил, что между нами не все ладно, – сказал, наконец, Рамери. – Не все так, как должно быть…

– А еще потому, что я хотел, – прервал его фараон, – чтобы между моими сынами царили согласие и мир. Завтра у вас будет довольно врагов, чтобы сразиться с ними, а вот друзей нелегко обрести, и слишком часто мы теряем их в сражениях. Тот из вас, кто падет в бою, не должен питать злобу к другому, пусть с любовью ждет он брата в потустороннем мире. Говори, Рамери, что посеяло между вами раздор?

– Я уже больше не сержусь, – ответил юноша. – Недавно ты подарил мне вон тот меч, что сейчас на поясе у Мернепта, за то, что я отличился во время последней стычки с хеттами. Ты знаешь, мы оба спим в одной палатке. И когда я вчера вынул мой меч из ножен, чтобы полюбоваться клинком искусной работы, то обнаружил, что это другой клинок, не такой острый.

– Я в шутку обменял мечи, – не выдержал смущенный Мернепта. – Но он не понимает шуток и говорит: пусть меч останется у меня, чтобы я мог хвастаться незаслуженным почетом, а он постарается добыть себе новое оружие и затем…

– Довольно, мне уже все ясно! – оборвал его фараон. – Оба вы поступили нехорошо. Даже в шутку, Мернепта, нельзя никого обманывать. Всего один раз сам я тоже поступил так и сейчас расскажу об этом вам в назидание. Моя благородная, блаженной памяти, мать Туйа просила меня, когда я первый раз отправлялся в Финикию, привезти ей камешек с берега моря близ Библа, куда волны прибили тело Осириса. Но я, на беду, совсем позабыл об этом. Лишь когда мы въезжали в Фивы, я вдруг вспомнил о ее просьбе. Легкомысленный, как все юноши, я подобрал с дороги камешек, сунул его за пояс, а когда мать спросила меня, привез ли я ей на память о Библе то, что обещал, молча подал ей камешек, подобранный в Фивах. Она очень обрадовалась, показывала мой подарок сестрам и положила его на алтарь со статуями предков. Меня терзали стыд и раскаяние, и в конце концов я тайком стащил камешек и бросил его в воду. Что тут было! Мать созвала всех слуг и учинила строгое дознание, допытываясь, кто похитил священный камень. Я не выдержал и признался ей во всем. Никто меня, конечно, не наказал, но более жестокого урока я не получал за всю жизнь! С тех пор даже в шутку я никогда не позволяю себе отступить от правды. Запомни, Мернепта, этот урок, преподанный жизнью твоему отцу! А ты, Рамери, возьми обратно свой меч и поверь, что в жизни слишком много больших и серьезных трудностей, и уже с ранних лет нужно учиться закрывать глаза на мелочи, если ты не хочешь стать таким же угрюмым и мрачным, как махор Паакер. А мне кажется, что ты меньше всего создан для этого. Ну, а теперь протяните друг другу руки.

Братья сделали навстречу друг другу несколько шагов, но тут Рамери не выдержал, бросился брату на шею и поцеловал его.

– А теперь ступайте отдыхать, – проговорил отец, ласково погладив обоих по голове. – Завтра каждый должен опять заслужить почетные дары.

Когда сыновья вышли из палатки, Рамсес обратился к возничему Мена:

– С тобой я тоже хотел поговорить перед сражением. Взглянув тебе в глаза, я вижу всю твою душу, и мне кажется, что со дня приезда сюда управителя твоего конного завода с тобой творится неладное. Что произошло в Фивах?

Мена посмотрел фараону прямо в глаза.

– Моя теща Катути плохо хозяйничает в моем имении: закладывает землю, продает скот, – с грустью ответил он.

– Это дело поправимое, – с добродушной улыбкой промолвил фараон. – Ты же знаешь, я обещал исполнить любое твое желание, если окажется, что Неферт верит тебе так безгранично, как ты думаешь. Однако мне думается, что все дело как раз в ней, потому что я еще не видал, чтобы ты так беспокоился о деньгах и имении. Откройся мне. Ты ведь знаешь, что я отношусь к тебе, как отец, и хочу, чтобы ничто не туманило сердце и глаза человека, который правит конями моей боевой колесницы.

Мена коснулся губами края одежды Рамсеса и сказал:

– Неферт покинула дом Катути и, как ты знаешь, отправилась вместе с твоей дочерью Бент-Анат к священной горе Синай, а оттуда в Мегиддо.

– Мне кажется, это неплохо, – заметил Рамсес. – Бент-Анат сама за себя постоит, ей не нужна ничья охрана, ну а твоей жене не найти лучшей покровительницы, чем моя дочь.

– Разумеется! – горячо воскликнул Мена. – Но еще до ее ухода от матери случилось нечто весьма неприятное для меня. Как ты знаешь, еще перед тем, как ты стал сватать за меня Неферт, она предназначалась махору Паакеру, и вот теперь, во время своего пребывания в Фивах, он, оказывается, был частым гостем в моем доме. Он дал Катути огромную сумму денег, чтобы покрыть долги моего легкомысленного зятя, брата Неферт. Он – мой управляющий заводом видал это своими глазами – дарил Неферт цветы!

Фараон улыбнулся, положил руку на плечо своему возничему и, глядя прямо ему в глаза, сказал:

– Значит, твоя супруга должна слепо верить тебе, невзирая на то, что ты взял к себе в палатку чужую женщину, а ты впадаешь в подозрения только из-за того, что ее двоюродный брат дарит ей цветы! Разве это разумно и справедливо? Я начинаю подозревать, что ты ревнуешь ее к этому чудовищу, которое какой-то коварный злой дух подсунул в семью благородного покойного махора.

– Нет, я не ревную, – возразил Мена. – Ни тени сомнения или подозрения не омрачает мое сердце. Но меня терзает, мучает, лишает покоя мысль о том, что этот Паакер, который отвратителен мне, как ядовитый паук, носит ей подарки, пялит на нее глаза, и все это в моем доме!

– Кто требует к себе доверия, должен доверять и сам! – сказал фараон. – Разве мне не приходится терпеливо молчать, когда последние негодяи лицемерно расточают хвалы мне и моей семье? Ну-ка, быстро сотри морщины со своего лба и думай лучше о скорой победе, о возвращении и о том, что ты перед Паакером виноват куда больше, чем он перед тобой. Ступай сейчас к коням, а утром, веселый и мужественный, каким я тебя люблю, встанешь рядом со мной на колесницу!

Мена вышел из палатки и отправился в конюшню. Там он встретил поджидавшего его Рамери. Живой и искренний юноша признался возничему, что он любит и уважает его, считая его лучезарным образцом доблести, но, несмотря на все это, начал сомневаться в нем с тех пор, как он узнал, что Мена, женатый на самой прекрасной и достойной любви и уважения женщине Фив, взял к себе в палатку пленницу.