Георг Эберс - Уарда

Паакер, не двигаясь, молча слушал старуху. Затем он резким движением вырвал флакон из ее рук и сунул его в мешочек у пояса. Бросив колдунье под ноги еще несколько колец, он снова потребовал, чтобы она подала ему чашку чистой нильской воды.

– Неужто тебе так уж к спеху? – пробормотала старуха, исчезая в пещере. – И он еще спрашивает, знаю ли я его? Его-то я знаю! Но вот кто его милочка? Где она? Может, это маленькая Уарда – дочь парасхита? Хороша-то она хороша, да ведь теперь она помирает на циновке, помятая колесом. Посмотрим, что затеял этот богач! Мне-то он не нравился, даже когда я была еще молода. Но он добьется своего! Он упрям, да к тому же не скуп.

Бормоча себе под нос эти слова, она взяла большой кувшин из пористой глины и наполнила красивую фаянсовую чашку хорошо процеженной нильской водой. Бросив в прозрачную воду лавровый лист, на котором были нацарапаны два сердца, соединенные семью черточками, она вышла наружу.

Когда Паакер, взяв у нее из рук чашку, стал внимательно рассматривать лавровый лист, старуха сказала:

– Так соединяют сердца. Три – это мужчина, четыре – женщина, а семь – неделимое число. Ха-ах-хахах, хархар-ахаха! [ 65]

Старуха пропела это заклинание не без искусства. Однако махор, не обращая на нее внимания, уже бережно нес чашку в долину, к тому месту, где ждала Неферт.

Не доходя до скал, скрывавших его от Неферт, он остановился. Поставив чашку на плоский камень, он вытащил флакон с любовным зельем. Пальцы его дрожали. Голова туманилась, словно от винных паров. В груди, казалось, тысяча ликующих голосов громко кричали: «Торопись! Действуй! Воспользуйся этим зельем! Теперь или никогда!»

На душе у него было скверно. Он чувствовал себя, словно одинокий путник, который неожиданно нашел на дороге завещание умершего родственника и видит, что его надежды на наследство рухнули. Как быть? Передать это завещание в руки судей или просто уничтожить его?

Паакер не только ревностно исполнял все обряды, но и твердо считал, что всегда следует поступать по заветам религии предков. Посягнуть на чужую жену – тяжкий грех. Но разве он не имел права на Неферт раньше, чем возничий фараона?

Занятия черной магией караются смертью – так гласит закон; из-за этого дьявольского искусства старуха и пользовалась дурной славой. Но разве он пришел к ней ради снадобья, способного разжигать любовь? Неужели не могло случиться так, что тени его усопших родичей, а быть может, даже сами боги, тронутые его молитвами и жертвами, волею случая, похожего на чудо, сделали его обладателем этого напитка? Ведь он ни одной минуты не сомневался в его чудодейственной силе!

Товарищи Паакера считали его человеком решительным, и, в самом деле, в затруднительных случаях он мгновенно находил выход. Однако помогала ему отнюдь не стремительность смелого и хорошо натренированного ума, а лишь изворотливость, какая требуется при игре в вопросы и ответы.

На шее и у пояса у него висело множество всяких амулетов. Все они были освящены руками жрецов и благодаря своей ценности считались особо действенными. Так, например, у пояса его висел глаз из лазурита. Если, брошенный на землю, он падал так, что зрачок смотрел в небо, а гладкая сторона амулета была обращена к земле, это означало «да», если же наоборот– то «нет». В его мешочке для колец всегда лежала фигурка бога Апуату [ 66] с головой шакала – считалось, что он открывает все дороги. На перекрестке Паакер бросал эту фигурку на землю и избирал ту дорогу, которую указывала ее острая мордочка. Но чаще всего он обращался за советом к кольцу-печатке покойного отца. Это было старинное кольцо, переходившее из поколения в поколение, и в свое время, после того как верховный жрец Абидоса возложил его на самую святую из четырнадцати гробниц Осириса [ 67], оно приобрело чудодейственную силу. На тонком золотом обруче была укреплена печатка, на которой можно было прочитать имя давно уже обожествленного фараона Тутмоса III, подарившего это кольцо предку Паакера. Когда Паакер спрашивал у кольца совета, он наугад касался острием своего бронзового кинжала вырезанных на печатке знаков. Три значка обозначали божество, а три – злых духов. Попадало острие на один из первых значков – он считал, что его отец, ставший Осирисом, одобряет его намерение; в противном случае – он от него отказывался. Нередко, прижав кольцо к сердцу, ждал он встречи с каким-нибудь живым существом. Если оно придет справа – его ждет удача, а если слева – это гонец покойного отца предупреждает его об опасности.

С течением времени Паакер выработал целую систему пользования амулетами. Все, происходившее вокруг, касалось его самого и событий его жизни. Трогательно и жалко было видеть, как тесно связал он свою жизнь с духами покойных родственников. Его фантазия, никогда не парившая особенно высоко, но тем не менее очень живая, помогала ему отчетливо представить себе образ отца и безвременно умершего старшего брата. Однако он не обращался с мольбой к духам любимых покойников, предаваясь мечтам о нежном цветке на терновом кусте его страданий. Нет! Он взывал «к ним лишь в тех случаях, когда было затронуто его самолюбие. Он уже испытал на опыте, что в одних случаях наиболее действенными оказывались мольбы к духу отца, в других – к духу брата. И теперь он, подобно опытному плотнику, уверенно применяющему в одних случаях топор, а в других пилу, обращался за помощью то к одному, то к другому.

Такой порядок он считал угодным богам и, убежденный, что духи отца и брата после судилища воплотились в Осирисе, став теперь составной частью мирового духа, который правит вселенной, приносил им жертвы не только в семейной гробнице, но и в храмах некрополя, посвященных культу предков, и особенно охотно в Доме Сети.

Он часто обращался за советом к Амени и другим жрецам этого храма и покорно выслушивал их порицания. Так и жил он, гордясь своими добродетелями и усердием в делах веры, а его учителя искренне считали, что он – один из самых ревностных и угодных богам верующих во всей стране. Сопутствуемый и направляемый на каждом шагу сверхъестественными силами, он не нуждался ни в друге, ни в наперснике. Как на поле боя, так и в родных Фивах он неизменно доверялся только себе самому и слыл человеком замкнутым, суровым и гордым, но непреклонным и волевым.

Паакер умел вызвать в своем воображении не только образы отца и брата, но и образ своей утраченной возлюбленной. Он делал это не только в тиши ночей, но и во время долгих путешествий через безмолвные пески пустынь. И всякий раз в нем вспыхивала неудержимая злоба против возничего, которую он изливал в страстных молитвах, призывая погибель на его голову.

Когда Паакер поставил на камень чашку с водой для Неферт и достал флакон с любовным напитком, его охватило такое неистовое желание, что для ненависти к сопернику уже не осталось места в его груди. Но одна мысль все же не давала ему покоя – мысль о том, что, прибегая к помощи колдовского зелья, он совершает тяжкий грех. Поэтому он решил все же спросить совета у своего кольца-оракула, прежде чем вылить в воду эту роковую жидкость. Кинжал не коснулся ни одного из священных знаков. В других случаях этого было бы достаточно, чтобы Паакер отказался от своего намерения. Но на этот раз он с досадой сунул кинжал обратно в ножны и, прижав кольцо к сердцу, стал бормотать имя своего брата Осириса, терпеливо ожидая появления первого живого существа. Ждать пришлось недолго: со склона горы медленными взмахами крыльев поднялись в воздух два коршуна. В тревоге следил он, как они уносились все выше и выше. Вот на секунду они повисли в воздухе, сделали несколько кругов, а затем, свернув влево, исчезли за горами, предвещая тем самым, что желанию Паакера не суждено исполниться.