Георг Эберс - Уарда

– Говори, – мрачно буркнул Ани.

– Брось ее на один день в тюрьму, учини ей там допрос, а затем выпусти; если она сослужит тебе службу – награди ее, если же нет – всыпь ей палок. Но ты непременно узнаешь от нее что-то очень важное, а что именно – она не говорит даже мне.

– Ладно, увидим, – отозвался везир и, бросив карлику несколько золотых колец, величественно взошел на свою колесницу.

Неподалеку от дворца собралась такая густая толпа, что при виде ее в душу везира закрались опасения. Он приказал своему возничему придержать лошадей и отправил нескольких солдат вслед за скороходами. Однако его ожидала радостная весть, потому что крики толпы отнюдь не походили на жалобные вопли, – напротив, то были крики ликования и радости. Перед дворцом его встретили послы из Дома Сети, возвестившие по поручению Амени ему и народу, что произошло великое чудо: сердце овна Амона, разорванного дикими зверями, обнаружено в груди скончавшегося благочестивого пророка Руи.

Ани тотчас же сошел с колесницы, стал на колени на виду у всей толпы, последовавшей его примеру, молитвенно воздел руки к небу и громким голосом возблагодарил богов.

Продолжалось это довольно долго, а потом, войдя во дворец, он приказал рабам раздать толпе хлеб.

– У везира щедрая рука, – сказал один столяр из Фив, обращаясь к своей соседке. – Взгляни, какая белая лепешка. Я припрячу ее и отнесу деткам.

– Дай-ка мне кусочек, – пропищал какой-то совершенно голый мальчик, вырвал из рук столяра лепешку и скрылся в толпе, проворно скользя между ног людей.

– Крокодилово отродье! – выругался столяр. – От этих мальчишек прямо спасу нет!

– Они просто голодные, – сказала женщина, как бы оправдывая воришку. – Отцы на войне, а у матерей нет ничего, кроме сердцевины папируса да лотосовых семян.

– Пусть полакомится, – добродушно согласился столяр. – Проберемся теперь левее! Вон идет еще один слуга с лепешками.

– Видно, везир очень уж обрадовался чуду, – заметил сапожник. – То-то он расщедрился.

– Но ведь такого давно уж не бывало, – вмешался в разговор какой-то корзинщик. – Пожалуй, Ани особенно доволен, что именно Руи осчастливлен священным сердцем. Почему, спросите вы? Эх, дурни вы этакие! Ведь Хатшепсут – прародительница Ани!

– А Руи был пророком ее храма, – добавил столяр.

– Жрецы на том берегу Нила все привержены к старому царскому дому, уж я-то это знаю, – сказал пекарь.

– Как будто это тайна! – воскликнул сапожник. – Да, в старину людям получше жилось. Война дорого нам обходится, и даже уважаемые люди ходят босиком, потому что им не на что купить кожи. Да и добыча в прошедшем году была неважная. Рамсес, конечно, великий воин и герой, да к тому же он сын Ра, но что может он поделать без богов, если им не любы уже больше Фивы, – иначе почему же священное сердце барана стало искать себе вместилище в Городе Мертвых, да еще в груди сторонника старой…

– Придержи язык, – предостерег его корзинщик. – Вон идет стража.

– Ну, мне пора за дело, – заторопился пекарь. – А то у меня перед завтрашним праздником работы по горло.

– И у меня тоже, – вздохнул сапожник. – Кому охота брести босиком в Город Мертвых за первым из богов?

– Вы, верно, заработаете хорошие денежки! – вскричал корзинщик.

– Все бы ничего, если бы было кому помочь, а ведь сейчас все подмастерья на войне, приходится возиться с этими дрянными мальчишками. Да тут еще эти жены! Моя купила себе для процессии новую одежду, а детям, даже самым малым, – по ожерелью. Мы, правда, очень чтим наших покойников, и они нередко вознаграждают нас своей милостивой помощью, но что стоят мне жертвоприношения – и сказать невозможно. Больше половины моих доходов уходит на…

– А я под впечатлением смерти моей хозяйки дома дал клятву каждое новолуние приносить малую жертву, а раз в год – большую, – не выдержал пекарь. – Жрецы-то не отступятся от обещанного, а времена становятся все хуже и хуже. К тому же покойница не любит меня и неблагодарна, как, впрочем, и при жизни, потому что, являясь мне во сне, никогда не обрадует добрым словечком, да и нередко мучает меня.

– Она теперь – светлый и всезнающий дух, – сказала жена корзинщика. – А ведь ты, конечно, ей изменял. Блаженные-то знают все, что творится на земле.

Пекарь от растерянности даже крякнул, а сапожник воскликнул:

– Клянусь Анубисом, властелином подземного мира, я хочу умереть раньше моей старухи! Если она узнает у Осириса, что я здесь на земле творил, она, пользуясь своим правом принять там любой образ, какой захочет, будет являться ко мне каждую ночь, щипать меня, как рак клешнями, и давить кошмарами.

– А если ты умрешь первым, – сказала женщина, – то рано или поздно она все равно тоже попадет в преисподнюю и там увидит тебя насквозь.

– Это не так уж страшно, – со смехом сказал сапожник. – Ведь тогда я сам буду блаженным, и ее жизнь будет лежать передо мной как на ладони. Она тоже окажется не такой уж чистенькой, и если она бросит в меня там туфлей, то я запущу в нее молотком.

– Пойдем-ка лучше домой, – сказала жена корзинщика и потянула мужа за рукав. – Ничего путного ты здесь все равно не услышишь.

Окружающие захохотали, а пекарь воскликнул:

– Ну, мне пора! Я должен быть в Городе Мертвых еще засветло и распорядиться, чтобы мне там поставили стол для завтрашнего праздника. Лавка моя стоит как раз у входа в долину. Приводи ко мне завтра твоих детишек, сапожник, я подарю им сластей. А может быть, переправишься сейчас вместе со мной?

– Мой младший брат с товаром уже там, – ответил сапожник. – У нас же еще много дел в Фивах, а я вот стою здесь и теряю время на пустую болтовню! Интересно, покажут ли завтра чудотворное сердце святого барана?

– Непременно, – заверил его пекарь. – Ну, будь здоров! Вон и мои лари!

Несмотря на поздний час, вместе с пекарем через Нил переправлялись сотни людей. Им было разрешено провести там под надзором стражников ночь накануне праздника, чтобы они могли заранее подготовить свои прилавки, установить навесы, разбить палатки и разложить товары, так как с восходом солнца следующего дня запрещалось всякое движение по священной реке с деловыми целями. В это утро от фиванского берега могли отчаливать лишь празднично убранные барки и другие суда, перевозящие на другой берег паломников – мужчин, женщин, детей, местных жителей и приезжих, чтобы все могли принять участие в большой процессии.

В залах и мастерских Дома Сети также царило необычное оживление. Причисление к священным реликвиям чудотворного сердца, правда, прервало ненадолго подготовку к празднику. Теперь же все снова пошло своим порядком: в одном месте происходили спевки хоров, в другом шла репетиция религиозной мистерии, которая будет показана завтра на священном озере [ 165], столисты [ 166] обтирали от пыли статуи богов и одевали их, освежали краску на священных эмблемах. Всюду проветривали и чинили шкуры пантер, а также другие предметы жреческого облачения, начищали жезлы, кадильницы и прочую металлическую утварь, украшали праздничную ладью [ 167], которую должны были нести во время торжественного шествия. В священной роще Дома Сети младшие ученики под руководством садовника плели гирлянды и венки для украшения пристани, сфинксов, храма и статуй богов. Перед пилонами на мачты с бронзовыми остриями поднимали флаги, а над дворами натягивали пурпурную парусину для защиты от солнца.