Георг Эберс - Уарда

– Ты исполняешь свой долг, – промолвил Пентаур, склонив перед ним голову.

Начальник стражи приказал своим людям взять труп парасхита и отнести его в Дом Сети.

– Пожалуй, следовало бы арестовать и девушку, – неуверенно проговорил он, обращаясь к Пентауру.

– Она больна, – возразил поэт.

– Если она немедленно не ляжет в постель, то не доживет до утра, – вмешался врач. – Оставь ее в покое – она ведь под особым покровительством Бент-Анат, которая на днях сбила ее своими конями.

– Я уведу ее к себе и позабочусь о ней, – сказала колдунья. – Вон там лежит ее бабка, она едва не задохлась в дыму, но теперь она скоро придет в себя, а места у меня хватит и на двоих.

– Она пробудет у тебя только до завтра, а потом я найду для нее пристанище, – проговорил врач.

Старуха дерзко ухмыльнулась, глядя ему прямо в лицо.

– Много вас тут найдется, таких заботливых, – пробормотала она себе под нос.

Солдаты по приказу начальника подобрали раненых и увели Пентаура, унося с собой труп парасхита.

Между тем дети фараона вместе с Неферт, преодолев немало препятствий, добрались все же до берега Нила. Одного из носильщиков послали подвести ждавшую их лодку, приказав ему поторапливаться, потому что уже показались огни приближавшейся процессии и бог Амон должен был начать переправу обратно в свой храм в Фивах. Они знали, что если им сейчас же, без промедления, не удастся сесть в лодку, то придется ждать много часов, так как ночью, пока процессия переправляется через реку, ни одно судно не имеет права отчалить от берега.

С нетерпением ждали брат с сестрой знака посланного ими носильщика, потому что Неферт страшно ослабела и могла каждую секунду лишиться чувств. Бент-Анат, поддерживая Неферт, чувствовала, как вся она дрожит мелкой дрожью.

Наконец, носильщик подал им условленный знак, скромная, но быстрая лодка, которой обычно пользовались только для охоты, скользнула к пристани. Рамери велел одному из гребцов подать ему весло и подтянул лодку поближе к мосткам.

В эту минуту подошел начальник стражи и крикнул:

– Это последняя лодка перед переправой бога!

Бент-Анат поспешила к пристани, увлекая за собой бессильно повисшую у нее на руке Неферт. В это время лестница, которая вела к пристани, была лишь слабо освещена несколькими фонарями. Только с приближением статуи бога на ней должны были ярко запылать факелы и чаши со смолой. Но не успела царевна дойти до последней ступеньки, как почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку и услышала грубый голос Паакера:

– Назад, сволочь! Сначала переправимся мы. Стражники не стали ему препятствовать: они слишком хорошо знали жестокий нрав махора. А Паакер вложил два пальца в рот, и пронзительный свист прорезал ночную мглу. Тотчас послышались удары весел, и махор крикнул своим матросам:

– Оттолкните эту лодку в сторону! Пусть они обождут. На огромной барке махора было гораздо больше гребцов, чем на жалкой лодчонке наших путешественников.

– Живо в лодку! – крикнул Рамери.

Бент-Анат снова поспешила вперед. Она молчала, так как не могла назвать себя при всех. Паакер заступил ей дорогу.

– Вы что, не слышали, сволочи? – крикнул он. – Ждите, пока мы не отчалим! Эй, рабы, отведите-ка челнок этих людей в сторону!

Бент-Анат почувствовала, как кровь стынет у нее в жилах. Вслед за грубым окриком Паакера на пристани поднялась перебранка, причем голос Рамери звучал громче всех. Паакер не унимался.

– Эта дрянь еще сопротивляется! – орал он. – Я проучу их! Сюда, Дешер! Возьми эту женщину и парня!

На его зов с лаем бросился огромный рыжий пес, повсюду сопровождавший Паакера.

Неферт испуганно вскрикнула, но собака сразу узнала ее и с радостным лаем начала к ней ласкаться.

Паакер, который тем временем успел спуститься к барке, обернулся, и, с удивлением увидав, как его пес ползает у ног Неферт, которая в наряде мальчика была неузнаваема, бросился назад и заревел:

– Я научу тебя, как ядом или колдовством портить мне собаку!

Схватив плеть, он изо всех сил хлестнул по плечам супругу Мена. Неферт пронзительно вскрикнула и упала на мостки. Еще один взмах плети, и ее конец просвистел у самой щеки бедной женщины – Бент-Анат успела отвести удар.

От ужаса, отвращения и гнева она не могла вымолвить ни слова. Но Рамери услыхал отчаянный вопль Неферт и в два прыжка очутился около женщин.

– Трусливый негодяй! – воскликнул он и замахнулся веслом, которое держал в руках. Привычный к битвам Паакер не дрогнул и крикнул собаке с каким-то особенным присвистом:

– Хватай его, Дешер!

Пес бросился на Рамери, но юноша не растерялся – еще ребенком он нередко бывал с отцом на охоте – и нанес разъяренному животному такой сильный удар по морде, что пес захрипел и покатился по мосткам.

Паакер, считавший эту собаку самым верным своим другом, никогда не разлучался с ней и брал ее во все свои походы. Теперь, увидев, как она корчится у его ног, он пришел в неистовую ярость и, высоко подняв плеть, бросился на юношу. Но Рамери и тут не оробел. Возбужденный событиями этого вечера, исполненный боевого духа своих предков, выведенный из себя грубостью махора, оскорбившего женщин, защищать которых было его долгом, юноша чувствовал в себе достаточно сил, чтобы справиться с любым обидчиком. Он ударил Паакера веслом по руке и выбил у него плеть. Паакер взревел от боли и схватился другой рукой за кинжал.

Тогда Бент-Анат не выдержала и, бросившись между Паакером и Рамери, второй раз за эту ночь назвала свое имя, теперь уже – вместе с именем брата. Она приказала Паакеру остановить своих матросов, отвела в лодку Неферт, которая так и осталась неузнанной, села туда вместе с Рамери, и вскоре они благополучно высадились у самого дворца. А Паакеру и его матери Сетхем пришлось еще долго ждать на пристани. Это для нее он вызвал свою нильскую барку; сидя в своих носилках неподалеку от пристани, Сетхем наблюдала всю эту бурную сцену, правда, так и не разобрав слов и не узнав действующих лиц.

Собака Паакера издохла, боль в руке не давала ему покоя, а в сердце его кипело бешенство.

– Рамсесово отродье! – злобно рычал он. – Искатели приключений! Я с ними еще рассчитаюсь. Мена и Рамсес – одна шайка. Я обоих их принесу в жертву!

Паакер решил отправить труп своего пса в Кинополь – в город, где собаку считали священным животным, – чтобы там его набальзамировали и похоронили. Когда барка, увозившая его мать и труп собаки, отчалила наконец от пристани, сам он направился к Дому Сети. В ночь после праздника там обычно устраивали большое пиршество для знатных жрецов некрополя и фиванских храмов, а также для прибывших на торжество посланцев из других номов и избранных сановников.