Умберто Эко - Баудолино

– Этот твой моряк не иначе как побывал в царстве Пресвитера Иоанна, – сказал на это Баудолино. – Просто на арабском языке имя его звучит несколько иначе. Но он солгал, утверждая, будто Пресвитер посылал дары и письма халифу, поскольку Иоанн – христианин, хотя и несторианского толка, и если уж собрался бы посылать письмо, то слал бы прямо императору Фридриху.

– Ну так давайте напишем это письмо императору Фридриху, – сказал Поэт.

Подыскивая материалы для устроения Пресвитерова царства, друзья познакомились с Гийотом. Это был молодой человек из шампанского семейства, он только что возвратился из путешествия по Бретани, в его душе еще роились рассказы о странствующих рыцарях, заклинаниях, феях и волшбе, которые обитатели тех земель обычно рассказывают друг другу холодными вечерами у жаркой печки. Стоило Баудолино коснуться в разговоре чудес Пресвитерова обиталища, тот завопил: – Конечно, мне в Бретани рассказали о таком, о похожем замке! И в нем оберегается Братина!

– А что ты знаешь о Братине? – спросил Борон, насторожившись, будто Гийот затронул его личное имущество.

– А ты-то что о ней знаешь? – отозвался Гийот, насторожившись не меньше.

– Однако, – сказал друзьям Баудолино, – похоже, эта Братина вам обоим небезразлична. Что же она такое? Если я правильно понимаю, слово «братина» означает какую-то кружку.

– Кружку, чашку... – снисходительно улыбнулся Борон. – Кубок, скорее. – Потом он решил все-таки выложить свой секрет. – Удивительно, однако, что вы об этом ничего не слыхали. Это самая наиценная реликвия крещеного мира, чаша, в которой Иисус освятил вино Тайной Вечери и куда Иосиф Аримафейский сцедил кровь из ребра Христа распятого. Есть традиция называть эту чашу святой Градалью, Граалью, или же Сангреалью (sang real – «царская кровь»), потому что, владея ею, рыцарь приобщается к семени избранничества, равно как и к семени Давида и к семени нашего Господа.

– Градаль, Грааль, Сангреаль, Бретань, так отчего же вы зовете ее Братиной? – спросил Поэт, внимательный ко всему, что можно было впоследствии доложить начальна кам.

– Не знаю, – ответил Гийот. – Это принято. Еще говорят: Гразаль, Граальц... Какое из названий выбрать? «Братина» означает просто «чаша». Хоть, впрочем, не доказано, что форма священносподвижнического предмета – чашевидная. Те, кто видел Братину, не помнят ее формы. Знают только, что она наделена исключительными качествами.

– А ее кто-то видел? Кто? – спросил Поэт.

– Ну, конечно, те братья-рыцари, которые охраняли ее в Броселианде. Но и о них не дошло прямых свидетельств. Я знаком был только с теми, кто рассказывал о них...

– Лучше бы о Братине поменьше рассказывали, да побольше узнавали, – сказал Борон. – Этот парень только что побывал в Бретани, слышал далекий звон, и вот он уже косится на меня, как будто я украл у него что-то. То, чего у него нет. И не один он такой. Все судачат о Братине. Каждый думает, что именно ему повезет этой Братиной завладеть. А я провел в Бретани, и даже на тех островах, что от Бретани лежат через море, провел целых пять лет... и ни о чем не судачил, а только искал усердно...

– И нашел? – спросил Гийот.

– Не нашел. Надо искать не саму Братину, а тех братьев-рыцарей, которые о ней знают. Я скитался, я спрашивал... Никого из них я не встретил. Наверное, я не принадлежу к избранным. Теперь сижу тут, копаюсь в пергаментах, надеюсь обнаружить хотя бы след того, что от меня сокрылось, пока я блуждал в лесах...

– Но зачем нам эта Братина, – прервал его Баудолино, – и эта Бретань со всеми братьями? Они же нас не интересуют, поскольку не имеют отношения к Пресвитеру Иоанну?

– Братья не обязательно в Бретани, – возразил на это Гийот. – Где на самом деле находятся и замок, и сокрытая в нем Несоглядаемая тайна, никогда не было известно. Среди слышанных мной рассказов был один, в котором рыцарь Фейрефиц находит святой сосуд и передает своему сыну, священнику, которому предстояло потом сделаться царем в Индии.

– С ума сойти! – сказал на это Борон. – Так я все эти годы ищу Братину в неправильном месте? Да кто же тебе рассказал об этом Фейрефице?

– Любая история может сгодиться для дела, – сказал Поэт. – Если ты прислушаешься к словам Гийота, может быть, отыщешь свою Братину. Но нам в данную минуту не столь желательно отыскать ее, сколь желательно понять, не увязать ли эту Братину с Пресвитером. Дорогой мой Борон, мы ищем не сам предмет, а тех, кто говорит о предмете. – И обратился к Баудолино: – Как тебе кажется? Иоанн – хозяин Братины, которая облекает его величайшим достоинством. Вот он возьмет и преподнесет это достоинство Фридриху! Дарует ему Братину!

– Которая вдобавок окажется тою самою яхонтовой чашей, которую князь Сарандиба преподнес Гаруну аль-Рашиду, – поддакнул Соломон, шипя от возбуждения беззубой стороной рта. – Сарацины чтут Иисуса как великого пророка, они сначала нашли эту чашу, потом Гарун преподнес ее Пресвитеру...

– Чудненько, – сказал Поэт. – Чаша выступит провозвестием грядущего отвоевания тех стран, кои у мавров обретаются в несправедливом узилище. Готова мотивировка для захвата Иерусалима!

Было решено разрабатывать именно эту линию. Абдул сумел вынести под покровом ночи из скриптория Сен-Вик-торского аббатства ценный пергамент, ни разу не чищенный. Дело стояло только за печатью, которая придала бы письму вполне царский вид. В комнате, рассчитанной на двоих, около шаткого стола сгрудились шестеро, и Баудолино, прикрывая глаза, как под наитием, диктовал. Абдул писал под его диктовку. Почерк Абдула, приобретенный им в заморских христианских землях, мог сойти за манеру пишущего латиницей восточного мудреца. Прежде чем приступить к работе, желая пуще изощрить изобретательность и ум участников, он предложил было прикончить имевшийся в посудине зеленый мед. Но Баудолино отсек это предложение. При подобном деле, сказал Баудолино, требуется трезвость.

Прежде всего встал вопрос, не пристал ли Пресвитеру адамический язык, или уж на худой конец греческий, однако было принято решение, что такой монарх, как Иоанн, имеет обширную секретарскую службу, в которую входят специалисты по всем языкам, и затевая переписку с Фридрихом, они избирают для него язык латинский. Еще и потому, ввернул Баудолино, что письмо призвано удивить и убедить римского папу и всех венценосцев крещеного мира, а следовательно, должно звучать как можно доходчивее для них.

Начали писать.

"Пресвитер Иоанн, всемогуществом Божиим и властью Владыки нашего Иисуса Христа царь царей, владыка владык, желает Фридриху, Святому и Римскому императору, здравствовать и благоденствовать силой крестною, Бо-жией милостию и помощью...