Хамза Есенжанов - Яик – светлая река

Но обнаженные сабли, сверкнувшие в темноте, заставили его замолчать.

Кто-то схватил Аблаева за шиворот, кто-то вырвал из кобуры наган. И Аблаев только тут все понял. Однако он продолжал лепетать нелепо и бессвязно:

– Господа, это обоз Войскового правительства. Не имеете права ночью задерживать нас в пути. Вы за это ответите…

В это время раздался сильный голос казаха, говорившего перед тем по-русски:

– Всем сдать оружие. В случае вооруженного сопротивления открываем огонь по обозу из двух пулеметов. Обоз окружен Красной Армией.

Рослые джигиты Аблаева, которые должны были на всех нагонять страх, не только побросали оружие, но и забились под телеги и под верблюдов.

Плечистый джигит, что ехал рядом с Хакимом, вполголоса сказал Каримгали:

– Слышишь? Это казах… Выходит, казахи тоже становятся красными… И мы казахи. Может быть, нас не тронут?..

Но Каримгали ничего не ответил. Он был так ошеломлен всем происшедшим, встречей с Хакимом, ночным нападением на обоз, что не мог всего этого осмыслить. Помолчав, он вдруг сказал:

– Наш Хаким везде. Пай, пай! Там Хаким, тут Хаким. Нет места, где бы не был Хаким. Даже ночью встретился.

На лице Каримгали появилась детская простодушная улыбка. Но некому было смотреть на него, все думали только о том, как спасти свою голову.

Тем временем люди Абдрахмана разоружили конвой, согнали всех великанов в кучу.

– Сколько было людей в конвое?

– Пятнадцать солдат, два караванщика и офицер. Верблюдов – двадцать один и одиннадцать фургонов с оружием. А сколько оружия, знает Аблаев, – доложил Хаким.

Абдрахман выслушал Хакима и повернулся к группе пленных джигитов.

– Ханские солдаты! – сказал он. – Знаете ли вы сами, что делаете? Да откуда вам знать? Вы, темные, заблудившиеся люди, везете оружие своему врагу Жаханше от кровавого атамана Мартынова. Думали ли вы, зачем и кому нужны эти винтовки? Они нужны ханам и атаманам, чтобы заткнуть рот своему народу, который не хочет больше быть у них в рабстве. А народ – это вы. И, не понимая, что делаете, вы служите своим врагам. Вы совершили преступление против своего народа. Но мы знаем, что вы неграмотные, обманутые люди, и поэтому не станем вас судить. Отправляйтесь домой, и пусть никогда больше ваши руки не возьмут оружие, чтобы защищать ханов и господ. Мы освобождаем всех, кроме Аблаева.

– Пусть множится твое потомство, агатай! – сказал один из джигитов. – Не по своей воле мы здесь. Клянемся тебе, не будем больше служить хану.

Аблаев понял, что ему несдобровать.

– Господин, – дрожащим голосам заговорил он, – я тоже не виноват. Мне приказали вести караван в Джамбейту… Я обещаю не служить больше ханским властям, не брать в руки оружия… Пощадите меня…

Совсем недавно Аблаев казался Хакиму жестоким и властным человеком. Холодный упрямый взгляд его злых глаз не обещал ничего хорошего. А сейчас он, позабыв о своей офицерской чести, униженно умолял пощадить его.

– Господин Аблаев, не к лицу офицеру так себя вести, – сказал Хаким.

Аблаев бросился Хакиму в ноги.

– Господин Жунусов, я знаю, вы осуждаете меня. Но я не виноват. Я никогда не желал зла своему народу. Вчера мне приказали сопровождать этот караван, и я выполнял приказ так же, как эти солдаты. Господин Жунусов, существует древний казахский обычай щадить побежденных. Клянусь вам до конца своих дней не поднимать руки против Советов. Пощадите меня.

Хакиму стало жаль Аблаева.

– Абеке, – сказал он, – если джигит падает в ноги – это значит, что он умер заживо. Пощадите его.

Абдрахман на это ничего не ответил. Он повернул коня и сказал:

– Пора в путь, товарищи.

Снова заскрипели подводы. Длинный караван двинулся на восток. Он уходил все дальше и дальше в серую предрассветную мглу.

На дороге осталась горстка людей, растерянных, молчаливых. Среди них стоял и Аблаев.

Маленький пастушонок достал спрятанные от дождя круглые сухие жапа [104]и разжег костер. Стало тепло, как в юрте. Пламя приятным жаром обдавало ему личико. От пунцовых жапа накалились камешки. Мальчик сложил их в костер вместе с сухими жапа.

Круглое личико пастушонка раскраснелось. Он следил за огнем.

Как красивы раскаленные докрасна пестрые камешки, они становятся то густо-розовыми, то вишнево-коричневыми, словно отсветы на облаках, когда вечером заходит солнце.

Костер разгорелся так, что уже трудно различить, где кизяк, где камешек. Все превратилось в сплошное красное пламя. И пестро-белые камешки, покрытые черными крапинками, уже походили на пестрые цветы.

Вот мальчик достал веточкой из костра один раскаленный камешек и бросил его в молоко, стоявшее в деревянной чашке с выщербленным краем. Раздался короткий звук «пш». Поверхность молока там, где упал камешек, забурлила и подернулась пленкой.

За первым камешком пастушонок бросил в молоко второй, третий… Вот уже на поверхности молока появилась белая пузырчатая пена. Мальчик бросал в чашку камешек за камешком.

Наконец молоко забурлило и стало подниматься вверх.

Маленький пастушонок сегодня, как обычно, надоил овечьего молока в чашку и вскипятил его раскаленными камешками. Мальчик продрог от холода, а горячее молоко приятно обжигало рот, к тому же оно было вкусным, потому что долго кипело.

Детское тельце, кое-как прикрытое рваной рубашкой, посинело от дождя, покрылось пупырышками и требовало тепла. Что может сравниться с овечьим молоком, когда его пьешь, сидя у жаркого костра?

Круглое личико пастушонка разрумянилось, глаза весело заблестели.

Как красиво небо после дождя! Как зелено вокруг! Для мальчика трава служила подушкой, а земля постелью.

Маленький пастушонок весь разгорелся и распарился от молока. Он немного полежал, опершись на руку подбородком, потом лег на спину и вытянулся, раскинув ножонки.

Шли вереницы пестрых облаков. Те их края, что были обращены к солнцу, белели словно снег, а глубины казались темными.

Вдали, где-то у Ханкуля, идет беловато-серый дождь. Вниз тянутся косые струи, словно нити волокна на домашнем ткацком станке, когда ткут мешковину.

Наверно, этот ветер втянул в себя дождь. Мир молчит, затаив дыхание; нигде ни шороха, ни движения, все дремлет. Не вздрогнет ни единый стебелек шелковистого ковыля, что обычно волнуется как море, остановились легкие перекати-поле, что всегда беспрестанно бегут под ветром по степи, цепляясь друг за друга.

Облака прикрыли макушку Кос-Обы и оттуда тянутся белой вереницей. Они кажутся идущими в синеве белыми нарами с вьюками на горбах. Впереди небесного каравана гордо вышагивает белоголовый атан с гибкой шеей, и кажется, его ведет за поводок караван-баши в меховой шапке.