Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп

– Я вижу и слышу, что сенат и народ римский снова счастливы. Это не моя заслуга, благороднейшие отцы. Я делаю что могу, чтобы Рим расцвел и жил жизнью, достойной Великого города. Что мог бы я без помощи богов и вашей? Но всего этого мало. Моя мечта – спустить Элизиум на землю, устроить рай и блаженство во всей империи. Это моя обязанность перед родиной. Сейчас как консул и всегда потом я буду защищать свободу и права римского народа. Я отдам свою кровь по капле за славу наших легионов…

После общих фраз император осудил все недостатки правления Тиберия. Он осудил их резко, безжалостно, обещая, что сам будет руководствоваться иными принципами. Живыми красками он нарисовал сенату картину такого идеального правления, взаимопонимания и справедливости, что сенат был потрясен.

И в заключение император коснулся двух вопросов, двух своих решений, действительно ошеломляющих.

– Я придерживаюсь такого мнения, что в свободном государстве и дух должен быть свободен, – гремел он со сцены, не отдавая себе отчета в том, что повторяет слова ненавистного Тиберия, – поэтому я решил отменить закон об оскорблении величества.

Сенаторы вытаращили глаза, напрягли слух. Громы Юпитера! Хорошо ли мы слышим? Наш смертоносный бич не только забыт, но и совсем сломан! Долой страх, долой ужас, теперь мы будем не только спокойно дышать днем, но и ночью: и не придет за нами в темноте центурия преторианцев, не придет.

Император хочет жить в мире с сенатом. Слава ему!

Когда ликование улеглось, император продолжал:

– Я решил, далее, что права граждан, подавляемые моим предшественником, я верну народу. Поэтому сегодня здесь я заявляю, что высшие магистраты не будут в дальнейшем назначаться императором или сенатом, а будут избираться народным собранием. Первые выборы я назначаю на декабрьские календы этого года!

Огромное помещение театра сотрясается от бурных аплодисментов и криков тысячеглавой толпы. Выборы! И даже точно установлена дата выборов.

Народное собрание снова будет существовать. Конец самоуправству одного.

Народ будет решать. Император возвращает народу республиканские права…

Что? Какие? Да, настоящие республиканские. Император дает народу то, что когда-то ему дала республика. Да он уже дал, больше, чем могла бы дать республика.

Сенаторы совсем не в восторге от выборов. Но за отмену закона об оскорблении величества, за спокойные ночи сойдет и это. Ведь золото решает все. Оно и выборам придаст нужное направление. И сенаторы демонстративно ликуют вместе с народом.

Гай, наш дорогой! Благодарим тебя. уважаем тебя. любим тебя.

Аплодисменты не прекращаются. Император от удовольствия закрывает глаза. Потом несколькими словами заканчивает свою речь.

После выступления императора, ко всеобщему удивлению. поднялся Сенека.

Он очень редко выступал в сенате: скорее как оратор и защитник в тяжбах, которые сенат передавал судебной комиссии. Сотни лиц с интересом повернулись к нему.

– Наш император, который тотчас по приходе к власти показал всему миру, какими идеями, словами и поступками может и должен руководствоваться правитель, облеченный властью, какая ни одному человеку даже и не снилась, обратился сегодня к нам, принимая должность консула. Следуя примеру отца и Августа, он своей речью доказал нам, что хочет достигнуть вершин совершенства в управлении государством. Оба решения. принятые им, являются славой для монарха, высшим доказательством просвещенности нашего государя.

Мы по праву здесь слышим и повторяем: благодарим тебя, уважаем тебя, любим тебя! И я добавляю: восхищаемся тобой, великий император. – Сенека откашлялся и возвысил голос:

– Мудрейшие отцы! Я предлагаю, чтобы все реформы, которые император Гай Цезарь провозгласил, вступая на трон, и его сегодняшняя речь были запечатлены навечно и ежегодно произносились в сенате.

Сенат и народ поднялись со своих мест. буря аплодисментов не смолкала.

Калигула был польщен предложением самого влиятельного сенатора, с удовлетворением прикрыл глаза и усмехнулся.

Клавдий наклонился к нему. Добродушно улыбаясь, он шептал на ухо племяннику:

– Ну и хит-трец этот Сенека. Он лов-вит тебя на слове. Хочет проверить твои слова на деле, как го-говорят…

Водянистые глаза императора расширились и похолодели. Вы посмотрите на этого идиота Клавдия! Он хитрее, чем кажется. Калигуле и в голову не пришло, что Сенека внес свое предложение с таким умыслом. Он внимательно разглядывал худое лицо астматика философа. Улыбка на лице Гая застыла.

Луций вернулся из императорского дворца на рассвете. Долго отсыпался.

Проснувшись, беспокойно бродил по дворцу, словно чего-то ища. Но, как всегда, избегал атрия, где среди предков находилась восковая маска отца.

Он вспомнил Ульпия. Совсем недавно он решил навестить старца, но дворец Ульпия оказался запущенным, безмолвным, покинутым. Только псы буйствовали за оградой. Привратник сквозь решетку закрытых ворот спросил его имя и ушел, медленно волоча ноги. Вернулся он быстро:

– Старый сенатор Луция не примет.

– Почему? Он, очевидно, болен?

– Нет, не болен. Но не примет.

– Громы Юпитера! Он не примет сенатора Луция Куриона. члена императорского совета, друга императора?

– Нет, не примет, – сухо повторил привратник, ушел и оставил Луция стоять перед решетчатыми воротами.

Какое оскорбление! Какой позор! Разве этот упрямый старец не знает, какую власть я имею? Стоит мне сказать Гаю два слова, ах, какой это позор для меня!

Луций написал Ульпию письмо. Старик вернул его нераспечатанным. Луций несколько раз пытался подкараулить Ульпия возле дворца, зная привычку сенатора выходить по вечерам на прогулку. Ждал напрасно. Старик не вышел.

Он словно умер.

"Почему я хочу с ним говорить?" – спрашивал Луций сам себя.

Он не знал точно. Ему хотелось поговорить с Ульпием. Об отце, о котором он не говорил ни с кем. Он хотел оправдать свою измену? Измену?

Бессмыслица! Ульпий в этом своем затворничестве должен знать, что император дал Риму больше, чем ему дала бы республика. К чему сегодня говорить о республике? Старая ветошь, изжившая себя традиция. Старый комедиант замуровал себя в доме и играет в последнего республиканца. Вот смех-то! Позер. Комедиант. Но все-таки я хотел бы с ним поговорить…

Луций вышел из дому. Он не надел сенаторской тоги и не сел в носилки.

Он надел простой панцирь, хотя уже не был солдатом, и сел на коня. Он ехал к Сенеке. Хоть с ним поговорит. Четвертый мильный столб по Аппиевой дороге за Капенскими воротами.

– Господин после заседания сената тотчас уехал в Байи.

Луций вернулся домой. Приказал, чтобы ему принесли пергамент и письменные принадлежности. Решил написать Сенеке.