Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп

– Да, эта шлюха хоть и ругается, как преторианец, но не без сердца…

– Болтовня – одна семейка, один навоз, одна вонь…

– Не болтай! Вот от тебя-то действительно несет…

– А она красива, гадина…

– Я думал, что она неженка…

– Один думал, да обделался!

– Ave Livilla!

– Ave Lucius Curio!

Луция приветствовала горстка сенаторов да продажные арделионы. Народ не аплодировал. Он знал, что Луций предал идею отца, оправдывает нарушенные Калигулой обещания, налоги и убийства. Аплодисменты соответствовали деяниям. Тысячеглавая толпа размахивает руками, словно аплодируя, раскрывает рты, словно крича. Народ тоже умеет играть.

– Не очень-то горячо они тебя приветствуют, дорогой, – усмехнулась Ливилла.

– Зато тебя уж слишком, – сказал он, оставляя за ней право воспринять это иронически или с восторгом. Однако Ливилла думала о чем-то другом:

– Если бы они так же приветствовали Гая, вот был бы скандал. Спорю, что его бы удар хватил. Хорошо, что он отсутствует. Все равно ничего интересного не будет, и я буду скучать. Ты не должен был меня поднимать с постели.

Затрещали тимпаны, и под звуки флейт и лютней на сцену вышли два хора, слева – советники, справа – народ.

Сопровождаемый звуками лютней декламировал хор народа:

Хор советников рассказал, как во время праздника Тесмофории, устроенного в честь богини Деметры и ради успеха осеннего сева, Фаларид в сицилийском городе-государстве Акраганте насильно захватил власть, как он быстро добился доверия акрагантских граждан, как осыпал народ щедротами и стал его любимцем.

И оба хора, ликуя, объединились:

Народ и советники царя призывают могучим хором на голову их властителя благословение Афины и главного бога Молоха, финикийское имя которого жители Акраганта изменили на Атакирия. На сцену вышел молодой солдат Телемах и старый философ Пифагор, и оба начали соревноваться в восхвалении Фаларида.

Луций узнал в Телемахе Фабия, а в Пифагоре – Апеллеса. Воспоминание о расправе, устроенной над актером. промелькнуло, как стрекоза над водой.

Зрители приветствовали своих любимых актеров бурными аплодисментами.

Во главе хора советников появился Фаларид – Мнестер, бурно приветствуемый хорами и зрителями. Фаларид с лавровым венком на голове, в белоснежном хитоне и пурпурной хламиде, скрепленной на правом плече огромным изумрудом, и на котурнах, которые делали его фигуру неестественно высокой, обращался к своим советникам и народу. Он расписывал, как прославит Акрагант, которому не будет равного на свете города, который затмит Вавилон, Мемфис, Карфаген и станет ему памятником на веки веков. Он расписывал, какими благодеяниями он осыплет народ.

Претора нельзя было назвать образованным, да и философом он не был. Он был хорошим правоведом и любил пожить, но, когда он вспомнил, как совсем недавно император рисовал планы своих преобразований, которыми он хотел прославиться в веках, притих. Луций тоже стал внимательнее.

Претор был доволен: он хорошо сделал, что приказал привести в готовность тысячу преторианцев, и не только в готовность. Теперь, размышлял он, слушая одним ухом актеров, теперь пьеса в полном разгаре и самое подходящее время… Он посмотрел на задний выход из театра, через который уходили актеры. Там, согласно приказу, стоял самый старый центурион девятой когорты Вентон, человек, многим обязанный претору и преданный ему. Он стоял возле мраморной колонны и внимательно смотрел на претора. Тот незаметно поднял правую руку, словно потирая лоб. Вентон кивнул, повернулся и исчез. Претор знал: сейчас он уже летит на коне к своим частям. Через минуту когорта будет готова к выступлению. Медленно, спокойно, согласно приказу, театр будет окружен со всех сторон, так что и мышь не ускользнет. Претор засмеялся про себя: три тысячи преторианцев и вигилов в полном вооружении против толпы нищих граждан! Он потер руки.

Уверенность есть уверенность. Если ничего не случится, неважно. А если что, то Курион и сам император будут удивляться, как мне это удалось организовать! И в то время, когда первое действие трагедии подходило к концу, к театру Помпея сомкнутыми рядами приближались когорты латников.

Частоколом тел, закованных в железо, они бесшумно отрезали театр от мира.

После небольшого перерыва, заполненного музыкой, пьеса продолжалась.

Действие происходило два года спустя.

Философ Пифагор и Телемах, командир личной охраны Фаларида, слушают мать Фаларида – Волюмнию. Она сетует: "Что натворил мой сын! Мой дорогой, зеница моего ока! Как я радовалась тому, что он полюбит честную девушку и возьмет ее себе в жены, благословляемый Гименеем. Ты выбрал себе дочь сиканского царя Теута; без меня, без друзей, только с солдатами ты отправился в Уэссу и свой свадебный пир превратил в кровавую бойню, желая захватить Сиканское царство. Горе ему! Горе и мне! Лесть, коварство, предательство, кровь – это ли не дорога моего сына? А ты, Телемех, ты был с ним? Ты помогал ему в этой ужасной работе?" Пристыженный Телемах молчит.

Мать в отчаянии заламывает руки:

Хор народа причитает вместе с ней:

Лицо Луция окаменело. Он смотрит на сенаторов. Величественная белизна тог – спокойная дремлющая поверхность. Невозможно догадаться, о чем они думают. Но они со злорадством думают об императоре. Самое время этого вороненка немного прижать, чтобы наконец он что-нибудь сделал для нас.