Нодар Думбадзе - Не бойся, мама!

– Счастливо.

Вагон десятичасового пригородного был битком набит народом. С трудом удалось нам пристроиться у окна. Поравнявшись с Джвари, я взглянул вверх. Освещенный со всех сторон лучами прожекторов, Джвари словно висел над Мцхета.

– Даду, посмотри, какая красота.

Дадуна, положив голову мне на плечо, сладко спала. Рано утром меня разбудил дядя Ванечка.

– Вставай, в военкомат тебя вызывают. Вот повестка. Шура пошла на базар. Велела мне сходить с тобой в военкомат. «Если, – говорит, – мальчика заберут в армию, можешь не возвращаться домой!» Каково, а? Вставай!

– Зачем меня вызывают, дядя Ванечка, как думаете?

– А, забыл сказать! Говорят, получены новые суконные шинели и хромовые сапоги, вот и решили раздать их бесплатно молодым бездельникам вроде тебя. Одевайся!

Спустя полчаса мы были в военкомате.

– Ну, ты теперь заходи, а я подожду здесь.

Во дворе было полно парней моего возраста. «Э, видно, не шутят!» – подумал я.

– Куда с этой повесткой? – подошел я к первому попавшемуся парню.

– Сперва туда, потом сюда! – объяснил он.

– Как?

– Так. Там – учет, а здесь – комиссия.

– А что, берут?

– Берут. Меня-то не возьмут, у меня белый билет.

До чего обманчивая наружность! Парень – косая сажень в плечах, морда кирпича просит, а поди же – белый билет! Бедняга!

Процедуру учета я прошел быстро. Спустя пятнадцать минут меня позвали на комиссию.

– Раздевайся.

Я разделся.

– Еще!

Я еще разделся.

– Совсем, совсем! Некогда мне с тобой возиться! – крикнул председатель комиссии.

Я разделся догола и смущенно стал в угол.

– Открой рот! Открой глаза! Дыши! Не дыши! Подними руки!

Потом меня били молотком по колену, мяли живот, выстукивали по всему телу. Наконец поставили на весы.

– Сколько? – спросил председатель.

– Пятьдесят девять!

– У тебя что, нет родных, близких?

– Есть.

– Где же они?

– Там, во дворе.

– Фамилия?

– Джакели.

– Не может быть! Гуриец?

– Да.

– Из какого села?

– Букисцихе.

– Не говори! «Одесса» растет у вас?

– Растет.

– Не говори! А хорошо бы сейчас холодную «Одессу» и поджаренный окорок, а?

– О!

– Иди туда. Рост! – крикнул он.

– Метр шестьдесят девять!

– Пиши метр семьдесят.

– Благодарю вас! – поклонился я.

– Не стоит. Знаешь, я ведь тоже гуриец – Таварткиладзе. Хочешь, запишем метр семьдесят один?

– Спасибо, не беспокойтесь!

– Как знаешь… А хорошо бы сейчас «Одессу», а?

– Еще бы!

– Может, ты боишься идти в армию?

– Что вы!

– Смотри не скрывай!

– Никак нет!

– Значит, вес пятьдесят девять? Может, округлить до шестидесяти?

– Воля ваша, уважаемый…

– Полковник я!

– Ваша воля, товарищ полковник!

– Значит, Джакели Автандил…

– Гавриилович! – подсказал я.

– Не говори! Это который Гавриил? Где он работает? Не на марнеульском заводе соков?

– Нет, отец был врачом.

– Не говори! А где он теперь?

– Скончался отец.

– О-о-о! Это нехорошо! – Полковник задумался. Потом повернулся к секретарше и крикнул:

– Пиши: Джакели Автандил Гавриилович, вес шестьдесят один, рост метр семьдесят один, годен к строевой! Написала?

Написала, Михаил Захарыч!

Теперь беги домой! Завтра утром ровно в семь явишься на Навтлугский вокзал. Ну, валяй!..

– Большое спасибо!

– Не стоит! – сказал полковник, улыбнувшись. Вдруг он обнял меня за плечи и тихо добавил:

– Иди, сынок! Будь здоров! Дядя Ванечка ждал меня на улице.

– Ну как? – спросил он.

– Завтра утром, ровно в семь, на Навтлугский вокзал!

Дядя Ванечка смешно захлопал глазами. Потом молча взял меня за руку и повел. Подойдя к ресторану «Салхино», он замедлил шаг, пошарил по карманам, затем уверенно направился ко входу.

Мы заняли места за небольшим столиком у камина.

– Ванечке привет!

Официант смахнул со стола хлебные крошки, убрал горшок с цветами и вопросительно взглянул на нас.

– Две восьмого номера, два ша шлыка, только быстро, Архип! – сказал дядя Ванечка.

Спустя минуту официант вернулся с вином и закуской.

– Еще чего-нибудь, Ванечка?

– Ничего.

Дядя Ванечка налил мне, потом себе, долго вертел в руках стакан и наконец спросил:

– Как ты думаешь, может, стоило зайти к комиссару, объяснить, что ты сирота, хочешь учиться… Что еще?

– Ничего бы не помогло…

– Да! Что ты единственный кормилец у деда. А? Ведь единственных сыновей даже при Николае не брали в армию…

– Чего вы, дядя Ванечка! При Николае в армии служили двадцать пять лет! Сейчас что? Каких-то два года!

– Так-то оно так. Да ведь что сказать твоему деду?

– Деду скажите… А что ему говорить?

В самом деле, что сказать деду? Что я рад призыву в армию? Что мне лучше идти на край света, чем еще раз сдавать на медицинский? Да и что, в конце концов, случилось? Подумаешь – служба в армии!

– Скажите – вернется твой внук из армии генералом, его без экзаменов примут в любой институт!

– Ладно, так и скажу, – махнул рукой дядя Ванечка. – А Шура? Ты про нее забыл?

Да, забывать о тете Шуре не следовало. Тетя Шура знать ничего не захочет, слушать ничего не станет, она твердо уверена, что я не такой, как все остальные, я – сын Гавриила Джакели, и потому для меня должны быть настежь открыты двери всех институтов, ко мне должны применяться все существующие в Советском Союзе льготы. В армию? В какую еще там армию? Куда мне в армию? Мне – «ребенку», который ничего еще в жизни не видел? Дудки! Никуда он не пойдет!

– Дядя Ванечка, скажите ей, что я записался добровольцем! Дядя Ванечка на минуту задумался, потом иронически улыбнулся:

– В сорок первом я на самом деле пошел добровольцем, она даже этому не верит. Так она и поверит твоей выдумке! А, брось, пожалуйста! – Он безнадежно махнул рукой. – Ну, давай выпьем!

– Ванечка-джан, что-то ты мне не нравишься сегодня! – сказал официант, ставя на стол блюдо с шашлыком.

– С похмелья я, Архип… Неси еще пару бутылок! Дядя Ванечка снова наполнил стаканы.

– Много испытаний создано богом для человека, дорогой мой Автандил, – начал он. – Армия – одно из них: струсил, сдал в армии – смерть! Изменил, подвел в армии друга – смерть! Я говорю «в армии», то есть я войну имею в виду… В сорок втором наша дивизия под Ростовом оказалась в окружении. Кто сумел вырваться из кольца – сумел, кто нет – попал в плен… У сарая выстроили нас, человек триста, в два ряда.

– Еврей – выходить! – распорядился немецкий офицер. Было среди нас два еврея. Вышли.

– Теперь коммунист выходить!

Никто не сдвинулся с места. Офицер неторопливо постукивал по ладони парабеллумом.

– Што, русский армия нет коммунист? – спросил он.

Первым вышел наш командир – старший лейтенант Козлов. За ним другие, всего тридцать один человек, и среди них Бухути Авалиани, мой друг, душа-человек, писаный красавец, Геркулес с сердцем младенца. У Бухути было трое детей, он бредил ими… Меня любил как брата, делился со мной последним куском хлеба, ночью укрывал своей шинелью…