Чарльз Кингсли - Ипатия

Прошло около получаса. Юноше же показалось, что прошла вечность. Но Рафаэль не возвращался, и стража тоже не появлялась. Неужели странный еврей оказался изменником? Не может быть! На его лице заметен был страх, не менее глубокий и искренний, чем у самого Филимона. Но почему он не вернулся обратно?

Быть может, он убедился, что улицы совершенно пусты, и их опасения были, таким образом, лишены всякого основания. Но что это за народ бродит неподалеку у двери, ведущей в аудиторию Ипатии? Филимон встал и прошел вперед, чтобы присмотреться к этим людям, но они исчезли. Он снова стал ждать. Вот они опять появились. Это было подозрительно. Улица, на которой собирались люди, тянулась вдоль заднего фасада Цесареума и была излюбленным местом монахов, так как соединялась бесчисленными переходами и пристройками с главной церковью. Он чувствовал, что готовится нечто ужасное. То и дело выгладывал он из своего укромного уголка и видел, что кучки людей все еще там и как будто увеличиваются и приближаются. На улице показались прохожие, проезжали экипажи, ученики направлялись в аудиторию. Он ничего не замечал. Ум, сердце, внимание – все сосредоточилось на знакомой двери, которая вот-вот должна была открыться.

Наконец парная колесница, богато украшенная серебром, завернула за угол и остановилась напротив Филимона. Теперь она выйдет. Толпа скрылась. Может быть, все это лишь игра воображения? Нет, вот они опять прошмыгнули около аудитории, эти адские собаки! Раб вынес расшитую подушку, а следом за ним показалась Ипатия, более прекрасная и величавая, чем когда-либо. Грустная улыбка скользнула по ее бледным губам; испытующий и в то же время ласковый взгляд с благоговейным страхом был устремлен к небу, точно душа ее, отрешившись от всего земного, созерцала лицом к лицу Божество.

Филимон мгновенно бросился к ней, упал на колени и, судорожно схватив ее за край одеяния, воскликнул:

– Назад! Вернись, если тебе дорога жизнь! Тебя ждет верная гибель!

Ипатия спокойно взглянула на него.

– А, это ты, соучастник старых ведьм? Дочь Теона не станет изменницей вроде тебя!

Он вскочил на ноги и отступил на несколько шагов, подавленный стыдом и отчаянием. Она его считала виновным! Да свершится воля божья! Перья, украшавшие сбрую лошадей, развевались уже в конце улицы, когда он, наконец, пришел в себя и метнулся следом за ней с безумным криком.

Но было уже поздно! Темная людская волна хлынула из засады, окружила экипаж и понеслась дальше. Ипатия исчезла. Мимо запыхавшегося Филимона проскакали с пустой колесницей испуганные лошади, мчавшиеся инстинктивно домой.

Куда же они потащили ее? В Цесареум, в храм? Невозможно! Почему именно туда? И почему кучки людей, увеличивавшиеся с каждой минутой, бросились к бухте и возвращались оттуда с камнями, раковинами и черепками?

Ипатия была уже на ступенях церкви, прежде чем Филимон достиг Цесареума. Девушку заслоняла схватившая ее толпа, но след Ипатии ясно обозначался разбросанными клочьями ее одежды.

А куда же пропали ее преданные ученики? Они позорно заперлись в музее при первом же нападении черни, завладевшей их наставницей у самых дверей аудитории. Жалкие трусы! Но он спасет ее!

Тщетно пытался Филимон пробраться сквозь плотные ряды монахов и параболанов, которые вместе с торговками рыбой и носильщиков неистовствовали вокруг своей жертвы. Но то, что не сумел он, удалось другому, слабейшему – маленькому носильщику.

Евдемон выскочил точно из-под земли и ринулся в самую давку, яростно, как дикая кошка, пролагая путь к своему кумиру ногтями, зубами и ножом. Но его вскоре опрокинули. Полуживой, с судорожными рыданиями, скатился он вниз по ступеням. В эту минуту Филимон пробрался мимо него в церковь.

Сцена разыгрывалась в самой церкви под мрачной сенью величавых колонн и сводов, где при мерцании свечей, в облаках ладана, сиял алтарь и смутно обозначались на стенах большие картины. Над престолом высилась громадная фигура Христа, неподвижно смотревшего вниз, воздев правую руку для благословения. Посредине церкви вплоть до ступеней кафедры, даже до самого алтаря, валялись обрывки платья Ипатии. Здесь-то, возле безмолвного Спасителя, и остановились убийцы.

Девушка вырвалась от своих мучителей и, отпрянув назад, выпрямилась во весь рост: обнаженное, белоснежное тело Ипатии ярко выступило на фоне окружавшей ее темной массы, и в больших ясных глазах ее не заметно было ни малейшего страха, – ничего, кроме стыда и негодования. Одной рукой она старалась прикрыть себя длинными золотистыми волосами, другая была протянута к огромной статуе распятого Христа и словно молила Бога защитить ее от людей. Губы Ипатии раскрылись, но в это мгновение Петр сбил ее с ног, и черная масса сомкнулась над ней.

Затем под высокими арками пронесся продолжительный, дикий, надрывающий сердце крик, поразивший слух Филимона, как трубный глас карающих архангелов.

Прижатый к колонне, сжатый густой толпой, Филимон заткнул уши, но не мог удержаться, чтобы не слушать эти жалобные вопли. Когда же это кончится? Боже милосердный! Что они делали с нею? Рвали ее на куски? Да, и даже хуже этого!

А крики по-прежнему продолжались, и по-прежнему огромная статуя Христа непрерывно смотрела на Филимона спокойным, нестерпимо спокойным взглядом. Над головой Христа сияли слова: «Я всегда один и тот же – и ныне, и присно, и во веки веков». Это был тот самый, кто жил в древней Иудее. Но в таком случае кто же эти люди, в чьем храме творят они свое дело? Филимон закрыл лицо руками и хотел только одного – умереть…

Теперь все кончено! Крики перешли в тихие стоны. Сколько времени пробыл он тут? Час или вечность? Слава Богу, все закончилось. Это было счастьем для нее, но было ли счастьем для них? Через минуту высокий купол огласился новым возгласом:

– На костер! Сожгите ее! Бросьте пепел в море! И чернь хлынула к выходу мимо Филимона.

Он хотел бежать, но, едва выбравшись из церкви, в изнеможении опустился на ступени и уставился с тупым отвращением на огонь костра и толпу, которая с адским ревом кружилась вокруг жертвы Молоху [138].

Кто-то схватил его за руку; он поднял глаза и узнал носильщика.

– Вот это-то, юный мясник, и есть вселенская апостольская церковь?

– Нет, Евдемон, это церковь дьяволов!

Едва придя в себя, Филимон присел на ступеньки и сжал голову руками.

Он с радостью заплакал бы, но мозг его пылал, как в огне.

Евдемон долго смотрел на него. Страшное душевное потрясение отрезвило бедного болтуна.

– Я сделал все, чтобы умереть с ней, – сказал он.