А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)

И с любезной улыбкой раскланялись снова и разошлись эти два сверстника, которым в будущем суждено будет оставить немалый след в истории своих народов.

Через полчаса, не видав своей невесты, которая была совсем больна, король уехал с этого печального бала, особенно любезно раскланявшись со всеми.

А до 20 сентября, до дня рождения Павла Петровича, по расписанию назначено было ещё три таких печальных праздника, и Екатерина приказала их не отменять.

На 13 сентября назначено было освящение часовни в Таврическом дворце.

Без всякой свиты, вдвоём с Зубовым отправилась туда императрица.

– Моркова вызови ещё, – сказала она фавориту, – он напутал. Пусть придумает, как помочь в деле… шелыган [211]рябой… вертлявый глупец. Что натворил!.. Да там соберутся архиереи, митрополит. Потолкуем ещё с ними. Может, они и благословят ради устройства дела… скажут, что можно внучке исполнить желание жениха… Бог – один… А если попы похвалят, причину дадут, и народ за ними говорить будет… Перед разговором с женихом нашим надо всё наготове иметь. Я думаю, он и сам настроен. Не от себя что… Ну, да увидим. Так Моркова зови.

Долго длилось совещание с духовным клиром. Зубов с Морковым и сама Екатерина толковала с архиереями, с митрополитом. Но те очень почтительно, уклончиво, но тем упорнее не брали на себя ответственности за последствия, какие произойдут, если Александра перейдёт в лютеранство.

– Бог пусть разрешает великую княжну да ваше императорское величество, как глава семьи, глава царства, церкви всей, госпожа по делам мирским. Это – дело мирское, политическое, не церковное. И не нам решать его! – согласно отвечали попы.

Этот ответ звучал, как полное осуждение. А государыня понимала, что всего опаснее ей задевать русское духовенство.

– Бояр нет ныне, которых покойная Елизавета императрица опасалась так. Ножи у них притуплены, – часто говорила она, – но попы, пожалуй, ныне сильнее старых бояр в народе.

И возможность перехода княжны в лютеранство была окончательно отвергнута.

Поздно вечером возвратилась в Зимний дворец государыня и, не принимая никого, усталая, разбитая, полубольная, ушла на покой…

Только Зубов ещё долго оставался у неё. Всё шёл разговор: как поступить? О чём говорить с королём, которому было на завтра назначено свидание без посторонних свидетелей? Какое принять окончательное решение?

– А что, если, – нерешительно начал Зубов после продолжительного молчания, – что, если… задержать их обоих здесь… Нанесённое с их стороны неслыханное оскорбление и для частного лица непереносимо… Тем более для вашего величества… для имени великой княжны… для чести империи и рода… И, только подписав прямое обязательство, пускай едут домой и оттуда шлют за невестой без проволочки… Что, если так, матушка?

Покачивая головой, как на неразумного ребёнка, поглядела Екатерина на своего любовника.

– Замечаю, Платон, у тебя от усталости мысли стали блуждать. Такие приходят на ум, что и пускать их не надо и выражать не стоит. Прошли те времена, когда государи других в плену томили, на выкуп отпускали, клятвы силой вынуждали у них. Ах ты, мой паладин давних веков… Новое время, ныне новые пути для царей и народов настали… Ступай, отдохни. Утро вечера мудренее. Перед прибытием королька-мальчишки дерзкого ещё мы потолкуем с тобою.

– Да, ещё, матушка, я сказать не поспел раньше: дядя… регент видеть тебя просится… Нужда, говорит, какая-то. Что, не сказывал. Тебе прямо желает…

– Этот… лукавый швед косоглазый. Вот кого не люблю… Ну, а принять надо. Может, и он на пользу послужит. Трудное время пришло. Я, государыня российская, думать должна, ночи не спать… муку терпеть и недугом маяться… всё из-за мальчишки, королька… Испытывать желает Судьба. Надо покорствовать… Пустим завтра дядю перед племянником. Со всей семейкой потолкуем… Что будет? Иди с Богом.

Ушёл фаворит. Но долго ещё не засыпала повелительница.

Полулёжа на постели, глядит она прямо перед собою. Горькие старческие слёзы выкатываются из потускнелых сейчас, воспалённых глаз её.

Время ушло. Силы ушли. После стольких лет удачи и блеска – такой удар… И от кого?.. Неужели начинается расплата? За что? За невольный грех, за кровь, пролитую так жестоко, но без её повеления… Без прямого приказа… Правда, они, эти верные ей люди, там, в Ропше, угадали её невысказанные мысли, предупредили затаённые желания.

Но разве за мысли бывает возмездие? Разве карает за невольные тёмные желания грозная Судьба? Написано, правда, об этом. Но мало ли писали чего глупые люди в своих книгах? Дела вызывают отпор, влекут за собою всякие последствия. А мысли, желания? Неужели только для того Рок дал ей половину жизни, долгих тридцать пять лет процарствовать со славой, прожить так хорошо, чтобы накануне заката, в последние часы тем тяжелей был этот незаслуженный, тяжкий удар?

Может быть!

Если бы двадцать или двадцать пять лет тому назад, когда принцесса цербстская ещё прочно сидела в русской государыне Екатерине Второй, какой-нибудь заговор лишил её жизни, это было бы почти натурально: овладела случайно престолом, повеличалась на нём, и новый удачник снял с трона мимолётную повелительницу.

Но прошло славных тридцать пять лет. Екатерина Великая забыла о бледной, незначительной немецкой принцессе Софии, как не помнит прекрасная бабочка той тёмной пустой оболочки, из которой вышла, в которой долго лежала, куколкою…

И неужели должна Екатерина Великая тяжко расплатиться за невольный грех, за думу затаённую, которая трепетала в смятенной груди принцессы цербстской, силой ночного заговора воссевшей на российский престол?

Нет, не должно этого быть!..

Но это совершилось… Или ещё можно всё поправить?

Так думает Екатерина. Катятся медленно слёзы…

– Утро вечера мудренее, – повторяет она и тушит нагоревшую одинокую свечу, опускает на остывшую подушку воспалённую, усталую голову, седина которой лучше всякой пудры…

С деланной улыбкой на вытянутом лице, сверля косыми глазками императрицу, сидит перед нею герцог Зюдерманландский, регент шведского королевства, как нашкодивший мальчишка, как проворовавшийся управитель перед госпожой.

Храбрость свою в боях регент доказал во время последней шведской войны с Россией, когда благоразумно держался со своим фрегатом постоянно в резерве и первый подавал знак к отступлению.

Теперь, очевидно, в дипломатической передряге спутав всех по придворной тактике, он ошибся немного в характере племянника, вызвал взрыв раньше, чем сам того ожидал, и совсем растерялся от явно грозящей опасности.

Ему уж сообщили о планах Зубова: держать в плену дядю и короля до минуты, пока всё не будет сделано по желанию императрицы. Он не знает, что Екатерина отвергла такую грубую меру. И теперь извивается ужом, стараясь как-нибудь себя обезопасить. А может быть, кто знает: если умело повести разговор, кое-что и перепадёт, может, ему на «бедность». Двое тягаются, третьему радость! Он хорошо знает эту старую латинскую поговорку, опытный придворный интриган.