Филипп Боносский - Долина в огне

— В лесу? — повторил священник.

— И матушка Бернс тоже.

— В каком лесу?

— За Пыльной фабрикой. Они выстроили там хибарки и поселились в них. Видите ли, отец мой, — доверительным тоном прибавил мальчик, — некоторые из них остались без работы, и им больше некуда деться.

Отец Брамбо вздохнул; по его тонкому лицу скользнуло раздражение.

— Мне никогда не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, — сказал он холодным тоном. — По правде говоря, я не гожусь для этого.

Бенедикт поднял голову с надеждой.

— Если бы вы захотели, — сказал он, — пойти со мной в лес...

Отец Брамбо закрыл глаза и отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — пусть они придут сюда, в церковь.

— А может быть, если бы вы послали письмо Компании?.. — начал Бенедикт.

Священник, все еще не открывая глаз, мотнул головой.

— Нет, нет, Бенедикт, — сказал он терпеливо. — Я не могу вмешиваться в такие дела, даже если бы это и принесло пользу, в чем я сомневаюсь. Я ничего не знаю о Компании, но, Бенедикт, и богатые и бедные — одинаково равноправные члены нашей церкви. Мы не имеем права становиться на сторону одних против других. Мы заботимся о душе, — сказал он, указывая себе на грудь.

Бенедикт посмотрел на то место, к которому прикоснулся отец Брамбо. Беспокойный завод хрипло кашлял вдали. Разглядывая свои пальцы, Бенедикт спросил:

— Вы напишете обо мне епископу?

Отец Брамбо кивнул в знак согласия.

— Я бы сделал это даже и без твоей просьбы, — сказал он, глядя поверх Бенедикта. — Видишь ли, Бенедикт, церкви очень дороги такие, как ты. — Он улыбнулся мальчику. Послышался какой-то шум. Отец Брамбо поднял голову и замер от удивления. Бенедикт обернулся. В дверях, прислонившись к косяку, опустив тяжелую косматую голову, босоногий, в подтяжках поверх теплой фуфайки, стоял отец Дар. Он глядел на них с хитрой улыбкой. Выцветшая кожа собиралась неровными складками на его дряблом лице. Взгляд его упал на молоко и пирог на столе, и он радостно вскричал:

— А здесь, оказывается, вечеринка!

Он вошел в комнату; крупные, квадратные ногти на пальцах его ног были синими, в трещинках. Он положил узловатую руку на плечо Бенедикта, успокоительно погладил его и неверными шагами направился к холодильнику.

С трудом нагнувшись, он заглянул внутрь, затем приподнял крышку, чтобы посмотреть на лед, и, повернув голову, к которой прилила кровь, спросил:

— Все выбросили?

Он подозрительно уставился на отца Брамбо, а тот повернулся лицом к окну и сидел, крепко сжав губы.

Отец Дар пожал плечами, порылся в кармане и вытащил доллар.

— Бенни, мальчик мой, — сказал он заискивающим тоном, — сбегай-ка за угол и принеси своему старому священнику бутылку пива.

Бенедикт стал с неохотой подниматься.

— Оставайся на месте! — внезапно подскочив в своем кресле, вскричал отец Брамбо голосом резким, как удар хлыста.

Тяжелая, с густой копной волос голова отца Дара неуклюже повернулась к нему. Старик внимательно поглядел на отца Брамбо.

— Вы отказываете мне в бутылке пива? — спросил старик напыщенно, начиная часто и тяжело дышать.

Отец Брамбо не смотрел на него, он нервно стиснул руки, лежавшие на коленях. Отец Дар снова повернулся к Бенедикту.

— Бенедикт, дружок, — сказал он тихо и вкрадчиво, — беги поскорей и окажи эту маленькую услугу старику. Это тут же за углом. Вот тебе деньги. — Он протянул доллар, который беспомощно повис в воздухе. Голос отца Дара звучал, как хрип затравленного зверя, залегшего в кустах. Он переводил взгляд с одного на другого, потом прерывистым шепотом сказал отцу Брамбо:

— Чего вы добиваетесь? Восстанавливаете мальчика против меня! Где моя одежда? — спросил он.

— Вам прекрасно известно, где она, — ответил молодой священник, кинув на Бенедикта беглый взгляд.

Отец Дар повернулся к Бенедикту.

— Он прячет мою одежду, — пожаловался он и невесело засмеялся. — Вот все, что он мне оставил!

Бенедикт изумленно уставился на него, потом перевел глаза на отца Брамбо. Отец Дар поймал взгляд Бенедикта и стал торопливо убеждать его:

— Скажи, ему, Бенедикт, скажи ему, дружок, объясни ему, что делает рабочий человек, когда возвращается домой после работы. Разве кто-нибудь посмеет отказать ему в кружке пива после восьми или десяти часов рабского труда у пылающей адской печи при открытой топке? А я, разве я не служил по восемь, десять, двенадцать часов в день, год за годом, в таком же раскаленном преддверии ада — и разве я не имею права на кружку пива, чтобы время от времени немного затуманить себе мозги? Скажи ему, Бенедикт.

Бенедикт молчал.

Отец Дар перевел взгляд на отца Брамбо, и вдруг молодой священник спросил:

— Вы что, пытаетесь сделать из мальчика преступника?

Отец Дар вздрогнул: его тяжелая голова медленно и неуверенно качнулась.

— Преступника? — повторил он.

— Вы посылаете его в кабак, — сказал отец Брамбо, брезгливо выговаривая это слово и понижая голос, — вы, приходский священник.

Тяжелое, тягостное молчание нависло над ними. Отец Дар смотрел куда-то вбок не мигая; он несколько раз повторил слово «преступник», будто заучивая его наизусть, и, взглянув на Бенедикта, а потом на своего помощника, покачал головой.

— Он прав? — внезапно спросил он Бенедикта. — Прав? — Бенедикт отвел глаза; старик схватил его за руку и заставил повернуться к нему лицом. — Он прав? — закричал он.

Бенедикт молча сделал отрицательный жест. Отец Дар, торжествуя, отступил назад и оглядел отца Брамбо с головы до ног.

— Вы молоды, сын мой, — сказал он с грубой снисходительностью, — вам еще придется здесь многому научиться. Первое: вы не должны бросать вызов установившимся обычаям. Второе, — сказал он жестко, — вам не следует бежать от народа. — Он снова оглядел молодого священника суровым взглядом из-под нависших бровей. — Скажи ему, Бенедикт, — произнес он, подтолкнув Бенедикта. — Поддержи меня. Ведь здешние жители всегда присылают мне на пробу собственное пиво, когда открывают новую бочку, потому что считают меня своим человеком. Я, так сказать, всегда и всюду с ними: на заводе, в шахтах, я вместе с ними сую свой старый нос в доменную печь, так же прожигаю себе штаны, как они. Скажи это ему, Бенедикт! — приказал он. — Скажи ему, разве это не чистейшая правда, мальчик? Ты-то это знаешь, ты родился здесь, ты сумеешь сказать ему!

Бенедикт утвердительно кивнул, опустив глаза.

Отец Дар подошел к столу и, перегнувшись через него, погрозил пальцем отцу Брамбо, непроницаемое лицо которого выражало лишь ироническое терпение.

— Им нравится, что вкусы мои не расходятся с их вкусами! — продолжал он. — Они ценят и уважают человека, который любит их пиво, который выпечен из того же теста, что и они, так же грешен, как и они, и, если говорить правду, проводит в исповедальне столько же времени, сколько они! Скажи ему это, — он почти кричал, взывая к Бенедикту. — Ты знаешь всю правду! Даже вода, в которую я окунал тебя, когда крестил, дитя мое, была грязной от заводской копоти! Правда у тебя в крови!