Филипп Боносский - Долина в огне

Священник взял кусок пирога и откусил.

— Теперь говори, — спохватившись, обратился он к Бенедикту. — Открой мне свою душу...

Но Бенедикт уже не мог говорить.

— Мне больше нечего сказать, — пробормотал он.

— Я хочу, чтобы ты считал меня не только своим духовным отцом, — сказал отец Брамбо, — но и своим другом.

Бенедикт покраснел. Он долго глядел на пирог, стоявший на столе, и наконец сухо произнес:

— Они сносят все дома в Яме, отец мой! Наверно, и нам придется уехать.

Он сжал руки, крепко сплетя пальцы. Тень отца Брамбо падала на занавеску. Красная герань кровоточила, горя на солнце.

— Я слабею, отец мой, — сказал мальчик. Мысли медленно формировались в его сознании. Почувствовав участливое внимание молодого священника, он с внезапным порывом доверия продолжал: — Я чувствую, что ослабеваю, отец мой. Еще совсем недавно я думал, что с годами стану гораздо сильнее, но на самом деле я становлюсь малодушнее, отец мой! Я думал, что каждый человек, каждый хороший человек должен ненавидеть зло... — он поднял глаза на священника, — а теперь дурное искушает меня! Мои мысли греховны. Я не знаю, как сопротивляться, я взываю ко Христу, но с каждым днем слабею. Мне очень тяжко, я сбился с пути. Иногда мне кажется, что я уже не могу отличить добро от зла. Разве мой родной отец, который ненавидит церковь, плохой человек? А католики в городе, продавшие церковь Банку, — разве они хорошие? Мой брат Винс очень дурной, я знаю, но он так добр к моей матери! Я встретил человека, его били в тюрьме и называли коммунистом. Но он хочет спасти наши жилища и создать союз — разве он скверный человек? А те, кто так избивали его, и те, кто требуют, чтобы мы отказались от своих домов, — разве они хорошие, отец мой? Что хорошо и что дурно? Я, как могу, стараюсь не поддаваться злу, но я не в силах ничему воспрепятствовать! — Он уперся ладонями в стол. — Моя вера слабеет! — вырвалось у него из самой глубины души. — Вера слабеет! Я хочу на время уехать отсюда! Я хочу учиться! Я хочу пожить в уединении, отец мой, побыть подольше в одиночестве, чтобы заниматься, чтобы укрепить свою веру, возродить и очистить душу! — Он поднял измученное лицо к отцу Брамбо, который внимательно слушал его с бледной улыбкой на губах. — Помогите мне, отец мой! — взмолился он.

Отец Брамбо приветливо улыбнулся, провел языком по пересохшим губам и сказал:

— Не произноси больше этих слов, Бенедикт, не говори, что вера твоя ослабела. Мы так тебя ценим. — Он поглядел на Бенедикта. — Я не хочу, чтобы ты еще хоть раз это повторил! — вскричал он. В голосе отца Брамбо прозвучала настойчивая просьба, даже приказание. — Ты не должен так думать! — Бусинки пота выступили у него на лбу, и Бенедикт пристально смотрел на них. На светлых волосках над верхней губой тоже выступил пот. Взгляд отца Брамбо сосредоточился на какой-то точке позади Бенедикта. — Такие мысли тревожат и волнуют каждого из нас время от времени, — продолжал он нервно, слегка охрипшим голосом, — но мысли эти проходят... Они перестают нас беспокоить. По самой своей природе зло часто незримо проникает в добро, иногда принимает личину добра. И только вера обладает способностью распознавать за обманчивым внешним обликом черную душу зла. Вера, Бенедикт, абсолютная вера в торжествующую церковь! Тяжелые приступы мучительной духовной борьбы — это те горькие испытания, через которые со славой прошли самые великие святые нашей церкви. Обращайся к нему, Бенедикт, обращайся в такие минуты к нашему господу богу. Вручи ему свою душу. Бог тебя не оставит!

Голос его сорвался. Он помолчал с минуту, словно исчерпал все свои доводы, и потянулся через стол к Бенедикту. Тот сидел потупившись.

— Никогда, никогда не слабей! — снова вскричал отец Брамбо, обеими руками отталкиваясь от стола. — Приходи ко мне, когда тебя будет мучить искушение! Мы будем вместе молиться, чтобы господь дал нам силы, мы будем вместе бороться и изгоним злые, чудовищные мысли, которые являются даже во сне и так терзают нас, что мы просыпаемся в холодном поту от страха или пылая от ужаса и стыда, чувствуя на себе дыхание... — он глубоко вздохнул, грудь его поднялась, —... злого искушения!

— Хорошо, отец мой, — тихо ответил Бенедикт, опустив глаза, чтобы не видеть лица священника.

Наступило тревожное молчание. Бенедикт, чувствуя, как священник, задыхаясь, пытается совладать со своим волнением, сидел, низко опустив голову.

Потом рука отца Брамбо коснулась его руки, и когда он поднял глаза, то увидел, что отец Брамбо уже улыбается, устремив взгляд куда-то вдаль. Лицо молодого священника было покрыто легкой сеткой испарины, на губах запеклась пена. Наконец его глаза остановились на Бенедикте, он тихо улыбнулся мальчику и сказал:

— Немного позднее мы пойдем в церковь, ты и я, и вместе помолимся.

— Отец мой, — тихо прошептал Бенедикт. — Отец мой, как мне хорошо сейчас, когда я с вами — здесь или в церкви. Я чувствую себя добрым, справедливым, спокойным. — На губах мальчика мелькнула слабая улыбка, и он добавил: — Но когда я ухожу из церкви, когда я иду туда... — он локтем показал на дверь, — там совсем другое.

Отец Брамбо не слушал. Капельки пота на его лице медленно высыхали, он смотрел на Бенедикта все с тем же отсутствующим выражением.

— Я знаю, я понимаю, — промолвил он.

— В тот день... — начал Бенедикт. Теперь ему очень хотелось поговорить с отцом Брамбо. Он бросил на него взгляд и перевел глаза вниз, на свои руки. — Вы помните, как в тот день они выбрасывали негров из их домов?

Отец Брамбо покачал головой.

— Пришли солдаты и выкинули их на улицу, — сказал Бенедикт, глядя вниз. — Они явились и к матушке Бернс; я пытался помешать им, когда они начали выбрасывать мебель на дорогу. Я сказал им... — он с мольбой поднял глаза на священника, — я сказал им, — продолжал он, беспомощно захлебываясь потоком слов, — что я прислуживаю в церкви, чтобы они спросили обо мне отца Дара; я просил их подождать, пока матушка Бернс не вернется домой, но...

Теперь улыбка отца Брамбо потеплела. Лицо стало спокойным, напряженность спала.

— О Бенедикт, — заметил он мягко, — ты пытаешься нести все бремя мира на своих плечах! Тебе не следовало сопротивляться солдатам. Вместо этого нужно было прийти сюда.

— Я знаю, отец мой, — смиренно ответил Бенедикт, — но об этом-то я и говорю. Мне тогда на ум не шли ни церковь, ни молитвы. Эти люди были воплощением зла, и мне хотелось убить их!

— Но возможно, негры и сами были не прочь покинуть свои лачуги, — осторожно возразил ему отец Брамбо. — Они теперь поселятся в лучших жилищах, — сказал он. — Может быть, в конце концов это обернется к лучшему для них.

— Теперь они живут в лесу, отец мой, — произнес Бенедикт.