Владимир Личутин - Раскол. Роман в 3-х книгах: Книга I. Венчание на царство

Помолясь, Никон лег в постель, накрылся бумажным одеялом: патриарха слегка знобило, от изразчатой печи тянуло холодом. Давно ли горели царицыны покои, и тревога от пожара еще не потухла. Часы боевые в стоячем черном деревянном стану пробили два пополуночи.

...Ох-ох, грехи наши тяжкие. За што приматься? Сладкое разлижут, горькое расплюют... Даве Богдан Хитров приходил, заставил его в сенях ждать. Вошел с улыбкою, а в сердце грома. Все они спесивцы... Хлопотал за лекаря Берлова, чтоб не трогать с обжитого места, оставить в своем дому. На Кукуй его, всех на Кукуй: не хотят веры православной примать – латины и луторы – всех на Кукуй, в свейскую слободу, чтоб не соблазняли русского человека в чужую веру, не строили кобь и чары...

...Вот и Неронов навестил, точил, пошто, де, греков чту и Арсения-чернца в патриаршьем дому в подклети заселил, со своих рук кормишь-поишь и до святых книг допустил. Заплутай он и по своим еретическим чарам выправит да такой каши наварит, что и веком не расхлебать... А пото и допустил его, что вельми грамоте учен, а вы волокетесь по Писанию, как худая телега: того и гляди – развалится. Попробуй обряди церковь в золотые одежды, коли ни священниц достойных, ни дьяконов, ни подьяков. Приедет поп на Москву, чтоб ставиться на новое место, велишь ему Апостолов читать, а он и ступить не умеет; велишь Псалтырь дать – и по тому едва бредет; велишь хоть ектиниям его научить, а он и к слову пристать не может; велишь начинать с азбуки, а он, поучившись немного, просится прочь... Такова земля наша, Иоаннушко, что не можем найти, кто бы грамоте горазд. Так отчего же не чтить греков и наших киевских любомудров, ежели от них пришла наша вера и не надобно нам иной? И если свет Божественный освещает путь наш, то истекает он от Златой Софии Цареградской. И нам ли пыщиться на тою Премудрость, из коей мы испили лишь глоточек, да и захмелели в гордыне и норовим заплутать? Да и заплутали, нагородили огорожу – не разобрать. А коли заблудились, так давайте вместях выбираться на истинную тропу и негоже ереститься, уповая на глупость свою... Эх, Неронов, лесная голова... Уверяешь прихожан своих, сбиваешь с пути, де, у греков лживая вера, а у нас истинная. Значит, и вселенский патриарх непроточен демонами? И все благословение его неискренне? И патриархам первым русским нету веры, коли ставлены на престол греками? Остепенись, протопоп, вспомни заповедь святого Феодосия Киевопечерского. Заповедал он: «Берегитесь кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими. Если кто тебе скажет: „Ваша и наша вера от Бога“, – то ты, чадо, ответь так: «Кривовер! Или ты и Бога считаешь двоеверным! Не слышишь ли, что говорит Писание:

«Един Бог, едина Вера, едино Крещение».

И не зря остерегал Феодосии. Эвон куда загнули мы, уж и крестимся-то, как папежники, позабывши Дух Святый; да и пьют священницы, вконец позабывши Господа, а после, одурев, бродят по городу, не чая Божьего гнева, и орут бестолково, как онагры, страмя монаший чин. Отдам-ка нынче же своим стрельцам команду, чтоб, нетрезвого попа завидя, хватали немедля и волокли в застенки, и сажали в колодки на длинную чепь да на хлеб с водою. Пусть ведают греховодники: от кого отступился Бог, на того изливается гнев Его. В Святом Писании сказано, что не погрешите истине и правилам святых отец, ежели возьмете бич и погоните из церкви соборной прелюбы творящих и прочих беззаконников. И как иначе вразумить заплутая, падшего во гноище? Да и что взять с паствы, с холопишки и рабичишки, чему научать их с амвона, коли вконец испроказился пастырь его, если в церковь прибрел он не ради спасения своего, но ради покормки. Нынче же призову всякого попа, большого и малого, пред очи свои и вопрошу: «Ты поискал Исуса для Исуса или для хлебы куса?»

...Ох-ох, предался соблазну, во гресе заблудился народ, не убоясь страху, а хотят душу спасти...

Пред постом 1653 года прислал Никон в Казанский собор протопопу Иоанну Неронову память, подобную вселенской грозе: де, по преданию св. апостол и св. отец не подобает в церкви метания творить на колену, но в пояс бы вам творить поклоны; еще тремя персты бы есте крестились.

Сошлись протопопы в крестовой келейке Неронова в его дому, где остановилась постоем и была с любовью принята большая семья Аввакума с чадами, домочадцами и челядью. Не по разу прочитали священницы патриаршью вестку, перенимая бумагу друг у друга и не вверя глазам своим: всё полагали, сердешные, нехитрым умом своим, что случаем обознались, не то вычитали, убогонькие, и не так поняли святительское слово, но когда, решившись, проникли в аспидную темь столбца, то ужаснулись сразу, сердца их задрожали, озябли тоскою. Аввакум долго не решался взглянуть на учителя, а когда поднял глаза, то не признал Неронова: куда-то подевалась блескучая яркость его взгляда и скорая острота ума, ибо немо, мертво сутулился протопоп с краю лавки и смотрел зальдело, остойчиво куда-то внутрь себя, в само брюхо свое, как могут заглубляться лишь великие затворники и молчальники. Веки Иоанна вдруг покраснели, обметались сыпью, будто крапивницей ожгло, и почудилось Аввакуму, что Неронов заплакал. Мысленно повинился Аввакум пред учителем, будто он-то и обманул в чем, и горько зажалел того, сникшего и загорюнившегося. Подать бы гневное слово? растопыриться перьями? Хитрое ли дело вскинуть в низкий потолок велий вопль негодования. Но вольно ли молодому пехаться поперед батьки? И лишь закряхтел Аввакум – и не решился разбить молчание. Может, в эти минуты рождается верный ток мысли и самое искреннее чувство, освещающее все последующее быванье до смертной ямки. Да и кто он пред Учителем, пред истинным Отцом своим, чтобы досаждать ему скорыми, незрелыми словами?