А. Сахаров (редактор) - Александр I

«Чудак!» – подумал Рылеев, и ему показалось, что как ни пристально глядит на него Пестель, а не видит лица его, смотрит поверх или сквозь него, как сквозь стекло.

Шаги затихли.

– О чём бишь мы? – продолжал Пестель. – Да, всех или не всех?.. Так вы не решили, не знаете?

– Знаю одно, – опять хотел возмутиться Рылеев, – ежели всех, то вся эта кровь на нас же падёт. Убийцы будут ненавистны народу, и мы с ними. Подумайте только, какой ужас подобные убийства произвести должны! Мы вооружим всю Россию…

– О, конечно, мы об этом подумали и решили принять меры. Избранные к сему должны находиться вне общества; когда сделают они своё дело, оно немедленно казнит их смертью, как бы отмщая за жизнь царской фамилии, и тем отклонит от себя всякое подозрение в участии. Нам надобно быть чистыми от крови. Нанеся удар, сломаем кинжал.

Рылеев вспомнил, что почти теми же словами думал он о Каховском; но это была его самая тайная, страшная мысль, а Пестель говорил так просто.

– Сколько у вас? – спросил он так же просто.

– Сколько чего?

– Людей, готовых к действию.

– Двое.

– Кто?

– Якубович и Каховский.

– Надёжные?

– Да… Впрочем, не знаю, – замялся Рылеев, вспомнив давешний свой разговор с «храбрым кавказцем». – Якубович, тот, пожалуй, не совсем. Каховский надёжнее…

– Значит, один-двое. Мало. У нас десять. С вашими двенадцать или одиннадцать. И то мало…

– Сколько же вам?

– А вот считайте. – Сжал пальцы на левой руке, готовясь отсчитывать правою. – Ну-с, по одному на каждого. Сколько всех?

Держа руки наготове, ждал.

Ночь была светлая, но от высокой стены перед самыми окнами темно в комнате; и в темноте ещё белее белая рука с алмазным кольцом, которое слабо поблёскивало в глаза Рылееву. Опять чарующий взор заклинателя, опять магический сон.

– Ну что ж, называйте, – как будто приказал Пестель.

И Рылеев послушался, стал называть:

– Александр Павлович.

– Один, – отогнулся большой палец на левой руке.

– Константин Павлович.

– Два, – отогнулся указательный.

– Михаил Павлович.

– Три, – отогнулся средний.

– Николай Павлович.

– Четыре, – отогнулся безымянный.

– Александр Николаевич.

– Пять, – отогнулся, мизинец.

Темнело ли в глазах у Рылеева, темнело ли в комнате, но ему казалось, что Пестель куда-то исчез и остались только эти белые руки, отделившиеся от тела, висящие в воздухе, призрачные. И пальцы на них шевелились, проворные, как белые кости на счётах. Он всё называл, называл; пальцы считали, считали, и казалось, этому конца не будет.

– Этак и конца не будет! – проговорил из темноты чей-то голос, тоже призрачный. – Если убивать и в чужих краях, то конца не будет; у всех великих княгинь – дети… Не довольно ли объявить их отрешёнными? Да и кто захочет такого окровавленного престола? Как вы думаете?

Рылеев хотел что-то сказать, но не было голоса: душная тяжесть навалилась на него, как в бреду.

– А знаете, ведь это ужасное дело, – заговорил опять из темноты тот же призрачный голос. – Мы тут с вами как лавочники на счётах, а ведь это кровь…

Мысли у Рылеева путались; не знал, кто это – он ли сам думает или тот говорит.

– Да ведь как же быть? С филантропией не только революции не сделаешь, но и шахматной партии не выиграешь. Редко основатели республик отличаются нежною чувствительностью… Не знаю, как вы, а я уже давно отрёкся от всяких чувств, и у меня остались одни правила. И в Писании сказано: никто же, возложа руку свою на рало и зря вспять, не управлен есть в царствие Божие…

Рылееву вспомнилось, как эти самые слова говорил он Бестужеву. Да кто же это? Пестель? Какой Пестель? Откуда взялся? Вошёл прямо с улицы. Может быть, совсем и не Пестель, а чёрт знает кто?

Рылеев с усилием встал и пошёл к двери.

– Куда вы?

– За лампою. Темно.

Вернулся в кабинет с лампою. При свете Пестель оказался настоящим Пестелем. Опять заговорил о чём-то. Но Рылеев уже не отвечал и почти не слушал; думал об одном: поскорей бы гость ушёл. Голова кружилась; когда закрывал глаза, то мелькали белые руки по красному полю.

– Нездоровится вам? – наконец заметил Пестель.

– Да, немного, голова болит… Ничего, пройдёт. Говорите, пожалуйста, я слушаю.

– Нет, зачем же? Я вас и так утомил. Лучше зайду в другой раз, если позволите. Да мы, кажется, переговорили уже обо всём.

Вышли в столовую.

– Не знаете ли, Кондратий Фёдорович, – сказал Пестель, прощаясь, – где бы тут у вас в Петербурге шаль купить?

– Какую шаль?

– Обыкновенную, турецкую или персидскую. Для подарка.

– Не знаю. Надо жену спросить. Натали, поди сюда, – крикнул он в гостиную.

Вошла Наталья Михайловна. Рылеев представил ей Пестеля.

– Вот Павел Иванович спрашивает, где бы турецкую шаль купить.

– А вам для кого, для пожилой или молоденькой? – спросила Наталья Михайловна.

– Для сестры. Ей семнадцать лет.

– Ну тогда не турецкую, а кашемировую, лёгонькую. Я намедни у Айбулатова, в Суконной линии, видела прехорошенькие бле-де-нюи, [194]со звёздочками. Нынче самые модные…

Пестель спросил номер лавки и записал в книжечку.

– Только смотрите, торговаться надо. Умеете?

– Умею. В английском магазине намедни эшарп тру-тру [195]купил за двадцать пять и блондовых [196]кружев по девяти с полтиной за аршин. Не дорого?

– Ну и не дёшево, – засмеялась Наталья Михайловна, – мужчинам дамских вещей покупать не следует.

Помолчала и прибавила с любезностью:

– Сестрица с вами живёт?

– Нет, в деревне. У меня их две. Уездные барышни. Петербургских гостинцев ждут не дождутся. Каждой надо по вкусу – вот по лавкам и бегаю…

– Избаловали сестриц?

– Что поделаешь? Они у меня такие красавицы, умницы. Особенно старшая. Мы с нею друзья с детства. Меня вот всё в полку женить хотят. А по мне, добрая сестра лучше жены…

– Ну влюбитесь – женитесь.

– Да я уж влюблён.

– В кого?

– Да в неё же, в сестру.

– Ну что вы, Бог с вами! Разве можно?..

– Ещё как! – улыбнулся Пестель, и опять лицо его помолодело, похорошело.

Но Рылееву почудилось в этой улыбке что-то робкое, жалкое, как в улыбке тяжелобольного или бесконечно усталого. Понять – значит решить, сказать – значит сделать, – полно, так ли? Счёт убийств по пальцам и эшарп тру-тру . чувств не имеет, а в сестрицу влюблён. Не такой же ли и он мечтатель, как все они, – только лжёт искуснее? Не говорит ли больше, чем делает? «Наполеон без удачи…» – усмехнулся Рылеев и решил окончательно: «Он враг; или я, или он».

Пестель ушёл. Подали ужин. Рылеев ричего не ел и лёг спать. Наталья Михайловна проверила счёт по хозяйству, помолилась и тоже легла.

Как всегда перед сном, говорила мужу о делах: о продаже сена и овса в подгородной деревушке Батове, Рождествене тож, о переводе мужиков с оброка на барщину, о недоимках, о мошеннике старосте, о взносе семисот рублей процентов в ломбард, о взятке секретарю в Сенате по тяжебному делу матушки. Наконец заметила, что он её не слушает.