Григол Абашидзе - Долгая ночь

При таком положении дел всякая весточка из западных стран была большой радостью, ибо грузинские ученые, писатели и философы не могли существовать без связей с философами и богословами других просвещенных стран.

Павлиа раньше других узнал о приезде армянского купца и, набив суму свежими книгами, ехал к себе в монастырь. Он торжественно восседал на муле, он был весел, предвкушая ни с чем не сравнимую радость листать драгоценные книги, заочно беседовать с умнейшими и образованнейшими людьми своего времени.

Павлиа спешил. Его слуга едва поспевал за ним. Наконец показался и монастырь. Но тут навстречу путникам попался пеший монгол. Он шел по дороге, стуча о сапог рукояткой камчи, и оглядывался по сторонам. Повстречавшись с монахами, монгол остановился и улыбнулся, точно нашел то, что искал всю жизнь. Щелочки его глаз, и без того узкие, совсем смежились, но все-таки в глубине их мерцал огонек довольства и ехидства. Монгол схватил мула за уздечку и что-то закричал по-монгольски, очевидно предлагая слезть.

Павлиа не понял монгольской речи, он обратился к монголу по-персидски, сказав ему, что он смиренный служитель бога, монах, и просил уступить дорогу.

Теперь монгол, в свою очередь, не понял Павлиа. Книжник повторил все сказанное по-турецки и по-арабски. Но монгол из всего сказанного понял только то, что монах не понял его. Поэтому он прибегнул к более простому языку — дернул Павлиа за рукав, предлагая спешиться и освободить мула. Павлиа поднял правой рукой крест, как бы останавливая монгола от дальнейших посягательств, но монгол и не посмотрел на него. Напротив, он уставился на большую суму с книгами, на хурджини, который раньше, очевидно, не заметил. Он вдруг так проворно бросился к хурджини, сорвал его с седла и начал развязывать, что можно было бы рассмеяться, если бы в хурджини было что-либо менее драгоценное, чем новые книги.

Слуга тоже бросился к хурджини, но Павлиа остановил его:

— Не надо. Он думает, что в суме еда либо ценные вещи. Сейчас он увидит, что книги, и сам оставит его.

Монгол достал одну книгу, повертел ее так и сяк, даже понюхал и наконец со злостью швырнул о камни. Книга распалась, ее листы рассыпались и, подхваченные ветром, полетели к краю скалы. Слуга бросился со всех ног, бегая за каждым отдельным листом и ловя его на лету. Монголу понравилась эта забава. Он начал разбивать книги о камни, чтобы много листов летело по ветру. Слуга, растерявшись, не знал, за каким листом бежать, он прыгал из стороны в сторону, падал на листы плашмя, и это было еще смешнее. В конце концов монгол бросил весь хурджини со скалы, и он покатился вниз, рассыпаясь сначала на книги, а потом на многочисленные листы.

Монгол покатывался со смеху, глядя, как монах прыгает по скале, а Павлиа весь горел, видя, как развевается по ветру ни с чем не сравнимое богатство, и бесился от того, что у него нет ног и что он не может бежать вслед за монахом и собирать книги. Он громко закричал на монгола:

— Что ты наделал, невежда? Будь ты проклят на веки вечные, и будь проклято потомство твое!

Крик Павлиа напомнил монголу о муле. Он подошел и сердито дернул Павлиа, предлагая освободить место. Руки у Павлиа были сильные. Он протянул их навстречу монголу и начал обороняться. Монгол отскочил на один шаг и хлестнул Павлиа камчой по лицу. На щеке выступила кровь. Тогда Павлиа разозлился тоже. Он схватил монгола за шиворот и притянул к себе. Монгол сначала не обращал внимания на бестолково суетившегося и барахтающегося монаха. Но теперь, когда он почувствовал железную хватку рук бедного калеки, он постарался вырваться и начал бить Павлиа кнутовищем по голове. Но Павлиа тоже не мог остановиться, он добрался до горла своего врага и, наверно, задушил бы его, но юркий монгол, почувствовав смертельную опасность, вывернулся, упал и покатился кубарем по земле. Вскочив на ноги, он выхватил саблю и ринулся на калеку.

Прислужник к этому времени собрал часть книг и, кое-как в беспорядке затолкав их в хурджини, вышел из-под скалы на дорогу. Он увидел и окровавленное лицо настоятеля, и саблю, занесенную над ним. Схватив камень, он подскочил к месту схватки. Павлиа видел и монгола с поднятой саблей, и своего слугу с камнем в руке. Он хотел крикнуть что-то обоим сразу, но не успел. Камень, брошенный удачно, угодил прямо в затылок врагу. Монгол упал как подкошенный, с расколотой головой. Сабля выпала из рук, жалобно звякнув о дорогу.

Слуга увидел расшибленную голову монгола, побледнел и встревоженно уставился на своего настоятеля. Настоятель тоже был бледен, растерян и ничего не мог сказать. Он только перекрестил убившего.

Слуга наконец понял, что произошло. Он зарыдал, завопил, потом что есть мочи вдруг пустился бежать к монастырю. Павлиа кое-как поднял на седло брошенный хурджини и затрусил вдогонку за убежавшим.

Монастырь был недалеко. Слуга первым делом бросился к распятью молиться. За этим занятием и застал его Павлиа. Оба не ели целый день, но теперь забыли о голоде. Павлиа тоже подполз к распятию, и они вместе читали молитвы и клали земные поклоны.

Быстро темнело. Павлиа наконец тронул слугу за плечо и приказал подняться. Монах повернулся к Павлиа и припал к полу в земном поклоне.

— Кроме господа и тебя, никто не знает о содеянном мною. Бог свидетель, что я не хотел убивать. Не виновен я в пролитии крови. Не отдавай меня монголам, заступись за меня перед богом.

— Успокойся, сын мой. Молись усерднее, бог простит. Я буду свидетельствовать перед ним и перед всеми людьми, что ты невинен.

Он несколько раз перекрестил несчастного монаха и отпустил его спать.

У себя в келье Павлиа зажег свечу и развязал хурджини. Почти все книги оказались на месте. Он уложил их в стопу у своего изголовья и хотел почитать, но не мог сосредоточиться после всей этой истории с монголом.

Каждый день перед сном Павлиа раскрывал летопись и записывал в нее несколько строк. Последнее время он писал о жестокости, о злодеяниях, о насилии монголов, о том, что видел сам или слышал от людей, которым можно поверить. Пока Павлиа писал, все затихло в монастыре, монахи помолились и отошли ко сну.

Вдруг залязгали, загремели железные входные ворота. За окошком кельи замелькали факелы, шум и крики донеслись до ушей настоятеля. Калека перестал писать и прислушался, но еще раньше, чем прислушаться, он понял, что произошло и что будет дальше.

Шум приближался. Ворота, как видно, были сломаны, трещали двери и окна в самом монастыре. В коридоре послышался топот ног, брань, крики, вопли. Павлиа понял, что час настал. Он сложил летопись и воздел руки в последней своей молитве. В то же мгновение дверь кельи распахнулась, и на пороге появились монголы. Глазки монгольского ноиона разъяренно сверкали из узких щелочек.