Олег Михайлов - Александр III: Забытый император

– Газве вышло вгемя? Почему поезд отпгавляется?

– Так точно, ваше императорское величество! Вышло! – бодро ответствовал путеец.

Казалось, император, расправившись с Кузьминским, удовлетворил свое раздражение и мягко, как это он умел делать, подчиняясь перемене настроения, сказал:

– Ну что ж, Саша! Пойдем-ка пегекусим да поговогим о делах насущных…

За столом Александр Александрович, чувствуя, что потерял аппетит, вспомнил о давнем эпизоде с оскорблением офицера. Прошло уже семь лет, но наследник корил и казнил себя за этот безобразный поступок.

К нему на прием явился офицер, [79]швед по происхождению, которого командировали в Соединенные Штаты, чтобы заказать ружья для русской армии. Во время аудиенции Александру Александровичу показалось, что офицер ведет себя с ним слишком вольно, и цесаревич не удержался от гнева. В ответ на грубость офицер сказал, что всегда готов защитить свою честь. Наследник пришел в ярость и обругал офицера скверными словами. Тот немедленно ушел и прислал цесаревичу записку, в которой потребовал от Александра Александровича извинения. Офицер прибавлял, что если через двадцать четыре часа извинения не последует, то он застрелится. Это был род японской дуэли.

Александр Александрович не извинился, и на другой день офицера не стало: он сдержал свое слово. Отец тогда страшно рассердился на цесаревича. Он приказал ему облачиться в парадную форму и идти за гробом офицера до могилы.

«Я сын своего отца», – корил себя наследник, вспоминая этот случай и не попадая вилкой в кусок отварной осетрины (шел Великий пост).

– Что с тобой, Саша? – ласково спросил государь.

– Па! Это ужасно! Ты отправляешь в крепость офицера, который так храбро воевал с турками…

– Но, мой дгуг, – так же мягко возразил император, – Кузьминский совегшил очень важный дисциплинагный пгоступок. Он вопгеки запгещению бгосил гусскую агмию! Кавалеггагдский полк! Он, так сказать, удгал. Это же дезегтиг!

– Па! Но Кузьминский предвидел нашу войну с турками. Он оказал неоценимую помощь князю Милану. А кроме того, вспомни о его трех Георгиях. Они-то получены в русской армии!..

Александр II пытливо глядел на сына.

– Хогошо! – наконец сказал он. – Позовите Милютина… Вот что, Дмитгий Алексеевич, голубчик, – обратился он к военному министру. – Соблаговолите-ка послать на имя Каталея телеггамму: «Соизволяю повелеть Кузьминского пгостить и в кгепость не сажать…»

Цесаревич не хотел при свидетелях говорить правду. Но едва Милютин удалился, Александр Александрович, складывая салфетку, выдавил из себя:

– Поздно, па!..

– Что поздно? – не понял император.

– Штаб-ротмистра Кузьминского уже нет…

Кишинев. Главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, худой, высоченный, с длинным немецким лицом, свита – золотые каски с белыми волосяными султанами, золотые и серебряные перевязи ладунок наискось серых плащей, тяжелые палаши, синие и алые вальтрапы, [80]расшитые золотом и серебром, кивера и уланские шапки, гнедые, каурые, белые кони.

…Сразу же после торжественного обеда Николай Николаевич улучил момент, чтобы переговорить с императором:

– Прости, Саша, но я прошу тебя подготовиться к очень откровенному разговору. Возможно, он будет тебе неприятен. Но еще раз прошу, прости меня за то, что я должен сказать, не могу не сказать тебе…

– Я всегда ожидал от тебя только полной откговенности, – отвечал император, но по лицу его, дотоле ясному, пробежало облачко недовольства. – Итак, я весь внимание…

– Ради Бога, потерпи, если я буду говорить слишком долго. – Николай Николаевич в волнении зашагал по комнате, меряя ее длинными ногами.

– Готов слушать тебя, Низи, – сощурив свои большие голубые глаза, процедил Александр II. – Итак?..

– Итак, я хотел бы сказать о присутствии государя в действующей армии и о службе в ней великих князей…

Император подавил в себе нарастающее раздражение, как всегда в таких случаях вспомнив о ней – о самом любимом существе, Катюше Долгорукой. Он представил себе ее лицо, ее молодое тело, ее нежный голос. Это всегда успокаивало и отвлекало его.

– Говоги же, – сказал он, совершенно владея собой.

– Ты удостоил меня, Саша, высокой чести – быть главнокомандующим русской армии. И я надеюсь, вместе с этой ответственной должностью ты предоставил мне полную самостоятельность в исполнении высочайше утвержденного плана ведения кампании. Я убежден, в верхах армии не должно быть лиц, которые бы не имели определенных обязанностей и ответственной работы. Их присутствие будет только мешать делу…

– Яснее, яснее… – перебил его августейший брат.

– Что ж, расставим все точки над i. Присутствие монарха в армии без вступления в командование ею пагубно и для армии, и для самого монарха. Вспомни нашего дядю Александра Павловича. К чему привело его пребывание в войсках в 1805 году? К поражению под Аустерлицем. А начало кампании 1812 года? Аракчееву [81]с Шишковым [82]и Балашевым [83]пришлось обратиться к императору с откровенным письмом, после чего он и уехал из армии. То же самое было и во время заграничных походов тринадцатого и четырнадцатого годов. А как стесняло главнокомандующего князя Витгенштейна присутствие нашего отца в Турции в 1828 году! [84]Когда обсуждался вопрос о продолжении похода, папа со свойственным ему благородством сам признал это, сказав: «Я более в армию не поеду. При мне все идет худо…»

У Александра Николаевича задергалось веко.

– Это все? – бросил он.

– Нет, Саша. Я хотел бы, чтобы никто из великих князей не получил назначений в армию. Признайся, ведь все они люди безответственные и не привыкшие всей обстановкой их жизни к строгой дисциплине. Что получилось, когда наш дедушка послал Константина Павловича в итальянскую армию Суворова? [85]Он нарушал военные порядки, а затем едва не оказался в плену. Да и наша с Михаилом поездка в Севастополь [86]по воле папá не была удачной…

– Это уж точно, – криво усмехнулся император. – Как это пели наши солдатики?

Щадя брата и собственный вкус, Александр Николаевич не стал цитировать предыдущие строки, где неизвестный поэт упоминал с солдатской прямотой про, так сказать, нижнюю часть спины великого князя…

Впрочем, песенка эта привела государя, у которого так легко менялось настроение, в юмористическое расположение духа. Он помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил ровным, спокойным голосом:

– Что ж, я вполне согласен с тобой, Низи. Но позволь и мне изложить свою точку згения. Присутствие монагха, безусловно, стесняет действия главнокомандующего. И поэтому я не буду постоянно находиться пги агмии. Но я не могу уехать в Петегбугк, потому что пгедстоящий поход имеет гелигиозно-национальный хагактег. Я останусь в тылу агмии, в Гумынии. И только вгемя от вгемени буду пгиезжать в Болгагию. Поблагодагить войска за боевые подвиги и посетить в госпиталях ганеных и больных. И каждый газ я буду пгиезжать не иначе как с твоего согласия, Низи…