Олег Михайлов - Александр III: Забытый император

– Итак, у нашего Ники появился дядя, который чуть не вдвое моложе его! – тихо сказала Александру Александровичу его Минни. – Какой позор! Но, слава Богу, я спокойна за тебя, мой дорогой муженек…

Цесаревич нежно посмотрел на свою маленькую хорошенькую жену, и она ответила ему благодарным взглядом. Он нашел ее крохотную ручку, тихо сжал в своей огромной лапе; Минни ответила легким пожатием. «Скоро этот спектакль кончится, и мы снова будем вдвоем, одни в своем уютном и милом Аничковом дворце», – читали они в глазах друг у друга.

Невольно он сравнил свою жизнь, свое семейное благополучие с жизнью отца. «Бедный папá, – подумалось Александру Александровичу. – Как неправедно, как зыбко его счастье. Он словно предчувствует быстрый конец и, кажется, убыстряет его приближение!»

Наследник не мог отделаться от впечатления, какое произвело на него сквозящее отчаянием письмо императора, присланное осенью из Ливадии:

«Дорогой Саша!

В случае моей смерти поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявившееся с первого дня знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, заставляет меня верить, что ты не покинешь их и будешь им покровителем и добрым советчиком…

Не забывай меня и молись за так нежно любящего тебя

Когда Александр II уже готовился выехать из Ливадии в Петербург, полиции удалось обнаружить взрывной снаряд, заложенный под полотном железной дороги около станции Лозовой.

Это было шестое покушение…

Двадцать восьмого февраля 1881 года члены Исполнительного комитета «Народной воли» наспех собрались на квартире Веры Фигнер [112]у Вознесенского моста.

Кроме хозяев – Фигнер и Исаева – пришли Перовская, Суханов, [113]Грачевский, [114]Тихомиров, Ланганс, [115]Геся Гельфман [116]– всего человек десять. Присутствовали не все, так как для оповещения уже не оставалось времени.

– Товарищи! – обратилась к заговорщикам Перовская. – Вчера в меблированных комнатах на Невском арестован член Исполнительного комитета Тригони. [117]И у него взят Желябов… – Голос ее дрогнул. – Желябов, которому назначена самая ответственная роль в покушении на самодержца! Вы помните, Исполнительный комитет постановил, что взрыв заложенной на Садовой мины будет главным ударом…

Перовская овладела собой, хотя Желябов был не только вожаком террористической организации, но и ее любимым, которому она отдалась всей душой. Лишь на хорошеньком и детски простом и в двадцать семь лет лице Софьи Львовны резче прорезалась складка около губ – то ли выражение настойчивости и упорства, то ли ребячливого каприза.

– Взрыв произведут не хозяева магазина – Богданович и Якимова, [118] – продолжала она. – Другой, особо назначенный член комитета явится туда, чтобы сомкнуть провода электрической батареи. Как вы знаете, на случай, если взрыв мины опередит карету или пропустит ее и опоздает, должен был кончить дело вооруженный кинжалом Желябов. Все четыре бомбометальщика, которые будут расставлены на некотором расстоянии от магазина, не посвящены, для конспирации, в эту тайну…

– Магазин в опасности! – вмешался Суханов, высокий стройный моряк, белокурый и сероглазый красавец.

– Я знаю, – отвечала Перовская. – Сама приезжала туда, под видом покупательницы рокфора. Предупредить, что за магазином следят.

– Но полиция уже побывала на Садовой под предлогом санитарного осмотра, – напомнила Геся Гельфман, крошечного роста, с миниатюрными ручками и огромными горящими глазами на одутловатом лице.

– Я знаю, что ничего не нашли. И тем не менее все висит на волоске, – заключила Перовская.

Сам фиктивный магазин сыров в полуподвале на Садовой, откуда велся подкоп, выглядел вроде бы безупречно.

Богданович производил впечатление типичного мелкого торговца: рыжая борода лопатой, широкое, как ведерный самовар (так, смеясь, говорил он сам), простонародное лицо, крестьянская речь, перемежаемая шутками и меткими находчивыми характеристиками окружающих. В общем, бойкий парень, который за словом в карман не полезет. Под стать ему была и Якимова с ее подстриженной челкой и волжским оканьем. Короче говоря, пара что надо.

Зато по части коммерции оба были слабы, и соседи-торговцы сразу раскусили, что новички им не конкуренты. К тому же денег в январе и феврале в кассе народовольцев было мало, и закупка сыров поневоле оказалась скудной. Однако скудость эта не бросалась в глаза.

Бочки, предназначенные под товары, стояли пустые: они постепенно наполнялись землей из подкопа, проводившегося под улицей, по которой воскресными днями император ездил в Михайловский манеж. Когда нагрянула полиция, Богданович с Якимовой оставались внешне совершенно спокойными.

– Это что же – сырость? – строго спросил пристав, указывая на влажные следы возле одной из бочек.

– Масленица, ваше благородие… Сметану пролили… – нашелся Богданович.

Загляни пристав в кадку, он увидел бы, что за сметана там была – мокрая земля. Другая куча земли, вынесенной из подкопа, лежала в углу под рогожей, поверх которой был брошен половик. Достаточно приподнять их, чтобы обнаружить следы тайных земляных работ…

– И тем не менее все висит на волоске, – повторила собравшимся Софья Перовская. – Наутро самодержец поедет в манеж. Подкоп готов, но магазин в опасности. Да и мина в подкоп не заложена, и бомбы не снаряжены. Если не начать завтра, магазин каждую минуту может быть накрыт полицией и все рухнет!

– Надо действовать! Завтра, во что бы то ни стало! – возбужденно заговорили все разом. Все, кроме Тихомирова.

– Господа! Господа! – пытался он вставить слово. – Следует отложить приведение приговора в исполнение. Во имя Желябова! Во имя Александра Михайлова!..

– Как? Что ты говоришь, Лева! – вспыхнула румянцем Перовская. – Именно потому, что и Михайлов, и Андрей схвачены охранкой, следует ускорить казнь царя!

Она отчужденно, нет – с откровенным гневом глядела на своего бывшего жениха.

Впрочем, Тихомиров очень скоро понял, что вовсе не подходит ей. Она могла уважать его и – особенно – жалеть. Но любить – едва ли. Так или иначе, но когда он вышел из тюрьмы, она встретила его и сконфуженно, и холодно и сразу отодвинула на благородную дистанцию. От этого он некоторое время очень страдал и даже воображал себя несчастным. Но, в конце концов, у Тихомирова был не такой характер, чтобы гибнуть «из-за бабы». Ведь он уже влюблялся множество раз и столь же легко утешался и расставался с любимыми. Впрочем, скоро они с Соней снова сделались большими друзьями, хотя их разделяло принципиальное отношение к революции.

Перовская сделалась явной террористкой , а Тихомиров только и думал о заговоре и государственном перевороте .