Олег Михайлов - Кутузов

Армия и после долгой ретирады производила отличное впечатление. Особенной молодцеватостью и безукоризненной выправкой отличалась гвардия.

Грозно и неподвижно стояла тяжелая гвардейская пехота. Блестели на солнце медные, надраенные мелом орлы у рядовых на киверах с обшивкой из черной глянцевитой кожи, с черными волосяными султанами пирамидальной формы. Все было опрятно: четвероугольные ранцы, лосиные выбеленные ремни со скатанными по случаю тепла шинелями через плечо, походные серые рейтузы с медными пуговками и кожаной обшивкой. Выделялись красные воротники преображенцев, светло-синие – семеновцев, темно-зеленые – измайловцев и красные султаны ротных барабанщиков и флейтщиков. За шестью полками тяжелой пехоты стояла легкая – гвардейские егеря в киверах без султанов, в темно-зеленых мундирах, сверкая стальной щетиной трехгранных штыков.

Еще далее располагалась гвардейская кавалерия: бело-голубые кирасиры, красные офицерские мундиры кавалергардов и белые однобортные колеты рядовых, гвардейские драгуны в касках с густым черным волосяным плюмажем, гвардейские гусары в красных доломанах и синих чачкирах, или панталонах. А за ними колыхались бело-красные флюгера на пиках улан...

В то время когда главнокомандующий осматривал местоположение войск, в воздухе вдруг появился огромный орел и начал парить над его головой.

Кутузов снял свою белую бескозырку, и по рядам армии вновь загремело единодушное «ура».

– Ура! – кричали герои Аустерлица – кавалергарды.

– Ура! – вторили им преображенцы.

– Ура! – надсаживался некогда русый, а теперь сивый унтер-офицер Ярославского пехотного полка Семенов, которого уже не называли Чижиком, а почтительно величали «дяденька Сергей Прокопьич».

Оглядывая здоровым глазом усатые, курносые, загорелые лица солдат, Михаил Илларионович обратился к генералам, которые почтительно следовали за ним, и в наступившей тишине молвил:

– Ну как можно отступать с такими молодцами!..

Первым повелением главнокомандующего была отмена приказа Барклая штабным офицерам искать в Гжатске удобное место для оборонительных рубежей.

– Не нужно нам позади армии никаких позиций, – прибавил он. – Мы и без того слишком далеко отступили...

Однако на другой день, в дороге, Кутузов продиктовал письмо дочери Анне Михайловне Хитрово, находившейся с детьми в своем тарусском имении в Калужской губернии:

«Друг мой, Аннушка и с детьми, здравствуй!

Это пишет Кудашев, так как у меня болят глаза и я хочу их поберечь...

Я твердо верю, что с помощью Бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание около Тарусы мне не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все, сказанное мною, было сохранено в глубочайшей тайне, ибо, если это получит огласку, вы мне сильно навредите...

Я чувствую себя довольно сносно и полон надежды. Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя – это для того, чтобы укрепиться как можно больше...»

Не довольствуясь этим, через три дня он велел князю Кудашеву составить еще одно письмо, требуя, чтобы Аннушка безотлагательно выехала в Нижний Новгород:

«Папенька просит меня передать вам, что было бы неплохо, если бы вы поторопились с отъездом в ваше имение под Нижним Новгородом. Муж ваш имеет разрешение, и губернатор Калуги получил об этом приказ от папеньки. Надеюсь, что вам там будет покойно, и это такое надежное место, что я, быть может, решусь отослать туда и мою бедную Катеньку...

Папенька вполне здоров и более чем когда-либо надеется быть победителем. По его словам, он никогда не чувствовал себя таким спокойным и уверенным в победе, как в настоящее время. Молитесь за нас Богу, моя милая, и все пойдет как нельзя лучше...

Папенька вновь повторяет, что надо уехать...»

И – рукою Кутузова:

«Милые дети, Боже благослови! Надейтесь твердо на Бога!»

Это кажется почти невероятным. Но в качестве одного из возможных вариантов Кутузов уже тогда предвидит длительное отступление, сдачу Москвы, попытку Наполеона прорваться на плодородные земли юга России и отражение его на Калужской дороге...

Начав войну с Россией, Наполеон предлагал Александру I вести ее по-рыцарски. Он лицемерно мечтал о том, чтобы в перерывах между сражениями встречаться с русским государем на ничейной земле и за дружеским обедом обсуждать тонкости военного искусства.

Однако «Великая армия» с первых же своих шагов оказалась армией грабителей и насильников, весь Литовский край был опустошен, жители обречены на голод и даже гибель. Но бесчинства завоевателей приняли особо жестокий характер, когда Наполеон вступил в Смоленскую губернию, которая воспринималась французами как начало собственно России. Здесь мучительства и убийства сделались повсеместными – ответом было поголовное сопротивление. Смоляне покидали свои деревни, предавая жилища огню и скрываясь со скотом и кое-каким скарбом в густых лесах. Они нападали на французских фуражиров и отставших солдат. Ожесточение народа передалось и армии, потому что русская армия, со времен Петра Великого, была частью народа, а не сбродом авантюристов и профессионалов, продающих кому придется свою шпагу.

Так, впервые после Испании, но в исключительных, грандиозных масштабах, Наполеону пришлось столкнуться с тем, что за Пиренеями именовали «гверильей», – с народной войной.

Разве где-нибудь, кроме той же Испании, случалось наполеоновским завоевателям наблюдать такое, чтобы воины в одиночку, укрываясь за кустами и возвышенностями, отстреливались от целой роты? Чтобы против одного, окруженного со всех сторон солдата нужно было выдвинуть пушку, чтобы стрелять в него ядрами, как это пришлось сделать с русским егерем после Смоленска? А сколько таких егерей погибло, защищая и уничтожая врага, на пути к Смоленску, в самом Смоленске и после Смоленска!..

Кутузов прекрасно знал, что после сдачи Смоленска солдаты ожидают только одного: сражения с главной французской армией. Того же ждет генералитет – все, кроме Барклая, – ждет офицерство. Решающей битвы жаждут при дворе и в обществе. И все же...