Олег Михайлов - Кутузов

У Кутузова был свой резон. Рассчитав все, он повелел армии расположиться на высотах, в пяти верстах от Малоярославца. Солдаты составили ружья в козлы и отдыхали в виду французов. Сам главнокомандующий спокойно сидел посреди колонн на скамейке. Волонтера он отправил обратно с лаконичной запиской: «Не уступать неприятелю...» Фельдмаршал понимал, что самое страшное теперь для Наполеона – убедиться в появлении главных русских сил там, где их не ожидали: вблизи Новой Калужской дороги. Вся стратегия Бонапарта рушилась, терялась надежда пробиться к Смоленску через плодородные, не опустошенные войной губернии.

Казалось, Кутузов ни о чем не думал и толковал с генералами о посторонних предметах, лишь изредка поглядывая на часы. Появился новый нарочный с донесением, что неприятель весьма усилился и нет возможности удерживаться.

– Неправда! – ласково, но непреклонно возразил Кутузов и оставил посланного при себе.

Марш к Малоярославцу продолжил только корпус Раевского. После его атаки Малоярославец – уже в шестой раз – остался за русскими, кроме домов на самом берегу Лужи. Вице-король Евгений тоже усилил сражавшихся дивизией Пино; вслед за ней к переправе подходила итальянская гвардия и две дивизии из корпуса Даву. Они оттеснили Раевского и Дохтурова к Калужской заставе.

Пока на улицах города кипело неравное сражение, главные силы русских выстроились на Новой Калужской дороге.

С левого берега Лужи непрерывно гремели батареи; одна из них, поставленная Наполеоном, действовала по его личному распоряжению. Кутузов, под неприятельскими ядрами, обозревал происходящее; вокруг свистели даже пули. Его тщетно упрашивали удалиться из-под выстрелов. Но фельдмаршал отказался даже от обеда, который был приготовлен для него в одной из изб.

– Нет! – отвечал он на просьбы. – Я ни на шаг не отойду от тех, с кем должен умереть за Отечество!..

Как отмечал историк, «дело шло об обороте всего похода, а потому ни в одном из сражений Отечественной войны князь Кутузов не оставался так долго под выстрелами неприятельскими...»

Главнокомандующий волновался и за Милорадовича, который с корпусами князя Долгорукова, графа Остермана-Толстого и кавалерией авангарда, ставшего теперь арьергардом, находился все еще позади. Но вот в пыльном облаке, поднявшемся над Тарутинской дорогой, Кутузов угадал приближение последних русских сил. Появился Милорадович, как всегда щеголеватый, в высокой шляпе с развевающимся султаном, на резвом, под золоченой попоною аргамаке, блистающий орденскими звездами и крестами, крупным бриллиантом на эфесе золоченой шпаги.

Фельдмаршал, не ожидавший его так скоро, просиял, обнял и поцеловал со словами:

– Ты ходишь скорее, чем летают ангелы!..

День уже склонялся к вечеру, когда по обеим сторонам Лужи выстроились две армии. Кутузов был готов к решительному сражению; Наполеон, напротив, находился в угнетенном состоянии – он колебался и не знал, что предпринять. Словно чувствуя это, русский главнокомандующий желал показать нравственно потрясенному противнику свою неодолимую настойчивость. Он позвал Коновницына:

– Ты знаешь, как я тебя берегу и всегда упрашиваю не кидаться в огонь... Но теперь прошу тебя очистить город!..

Коновницын повел за собой пехотную дивизию князя Шаховского и, подкрепив сражающиеся полки, начал теснить французов. Вслед за ним двинулся корпус Бороздина, которому Кутузов поручил сменить уставшие войска и остаться в Малоярославце. Даже вечерний мрак не прекратил перестрелки, длившейся вокруг обгорелых труб, посреди дыма и пламени, пожиравшего последние уцелевшие дома. В одиннадцатом часу пополудни побоище затихло; часть города осталась у русских, другая – у французов.

Ночь наступила теплая. Светлейший князь имел твердое намерение не уклоняться от сражения, а потому не трогал войска с места, где они простояли весь день. Сам он расположился на биваках в ружейном выстреле от Малоярославца, собирался бодрствовать до утра и говорил генералам:

– Завтра, полагаю, должно быть генеральное сражение. Без него я ни под каким видом Бонапарта в Калугу не пущу...

Однако Наполеон теперь страшился нового Бородина, которое могло для его «Великой армии» стать только могилой...

М. И. Кутузов – Е. И. Кутузовой.

28 октября. Ельня.

«Я, мой друг, хоть и здоров, но от устали припадки; например, от поясницы разогнуться не могу; от той причины и голова временем болит. По сию пору французы все еще бегут неслыханным образом, уже более трехсот верст, и какие ужасы с ими происходят! Это участь моя, чтобы видеть неприятеля без пропитания, питающегося дохлыми лошадьми, без соли и хлеба. Турецкие пленные извлекали часто мои слезы; об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ими делают мужики!

Кланяйся всем. Об Беннигсене говорить не хочется; он глупой и злой человек; уверили его такие же простаки, которые при нем, что он может испортить меня у государя и будет командовать всем; он, я думаю, скоро поедет...»

Что же случилось с воинством Наполеона и самим предводителем, желавшим, как это и предвидел русский фельдмаршал, пробиваться на Калугу?

Несколько дней прошло в колебаниях и сомнениях, и в конце концов страх от неудачи в открытом поле пересилил боязнь голодной дороги. 15 октября находившийся в авангарде Милорадович известил Кутузова об отступлении французов к Боровску. Затем ежечасно стали приходить донесения, что Наполеон потянулся всеми силами к Верее и 16-го числа вышел на Смоленский тракт. С этого времени началось расстройство «Великой армии».

Русские неотступно преследовали ее и били по частям при всяком удобном случае. Главные силы Кутузова двигались параллельно отступающему противнику и действовали против него с фланга; казаки Платова жалили его с тыла. Наконец, отряды партизан и вооруженного народа окружили французское войско со всех сторон и наносили ему страшный урон. К этому присоединились еще голод и холод, окончательно обессилившие солдат Наполеона, изнуренных усиленными переходами и постоянным ожиданием нападения русских, не дававших им покоя ни днем, ни ночью.

22 октября авангард под командованием Милорадовича с казаками Платова и партизанскими отрядами нагнал у Вязьмы корпуса Даву, вице-короля Евгения и Понятовского. После жестокого боя, продолжавшегося с рассвета до шести вечера, французы отступили, потеряв четыре тысячи убитыми и ранеными и три тысячи пленными.

Наполеон на бегу своем, несмотря на ежедневные поражения, наносимые его корпусам, не переставал по-прежнему наполнять издаваемые им бюллетени различными небылицами. Весьма успокоительно сообщал он, что отступление его к Смоленску есть не что иное, как наступательное движение к Петербургу, ибо Смоленск ближе к нему, нежели Москва. Великого завоевателя беспокоило поведение силой рекрутированных союзников, и прежде всего австрийцев и пруссаков, а кроме того, и смутное положение в самом Париже, где только что была подавлена попытка вооруженного переворота.