Олег Михайлов - Кутузов

Через неделю после сражения под Вязьмой французы достигли Смоленска. Здесь изнуренные солдаты надеялись отдохнуть, подкрепиться продовольствием из заблаговременно устроенных складов и восстановить свои истощенные силы. Но сбыться этой надежде не было суждено. Приближение русских понудило Наполеона спешно очистить Смоленск и пуститься по опустошенной его же войсками дороге.

Вид «Великой армии» был ужасен.

Изнемогшие французы кидали на пути оружие и обозы. Солдаты, не имея ни сапог, ни башмаков, как умели, пользовались для обувки попонами, ранцами и старыми шляпами; повязывали головы тряпьем и женскими чепчиками; напяливали рубища, старые мешки, лошадиные шкуры. Иные шли, завернувшись в одеяла, опутав себя рогожами, или прикрывались кожей с освежеванных животных и обкладывались соломой. Счастливцем почитался тот, кто мог достать несколько лоскутов меха. Каждый бивак уподоблялся полю сражения – дрались за место у костра, а лишь кто-то падал без сил, другие срывали с него всю одежду прежде его смерти. Обезображенные голодом и дымом французы садились вокруг огня, подобно привидениям, на трупы своих товарищей. Случалось, они жарили и пожирали себе подобных или грызли в беспамятстве собственные руки. В пути от холода и скорого бега они падали кучами друг на друга и уже не подымались. Многие, с обнаженными ногами, на которых были признаки антонова огня, брели в совершенном бесчувствии, а некоторые лишились даже языка и дара речи. Одно слово: «Казак!» – заставляло целые колонны убыстрять свой бег. И вправду, одиночные казаки, бывало, забирали по нескольку сот пленных...

Морозная долгая ночь незаметно становилась стылым утром, по и мутное солнце, светившее со стороны Москвы, казалось, тоже источало адский холод. Тишина сковала дорогу, где вокруг тлеющих костров дремали кучками французы, положив себе в изголовье тела почивших уже навсегда товарищей. Тихо было и в лесу, подступавшем к самому тракту – только изредка трещала, ломаясь от тяжести снега, ветка да, всхохатывая, щекотала где-то совсем близко невидимая сорока.

Но вот молодецкий посвист разнесся над лесом, и вмиг сотни две крестьян – с рогатинами, вилами и топорами, а кое-кто и с ружьями – высыпало к дороге. Лишь двое очнувшихся пальнули из пистолетов, прочие же, кто как мог, сиплыми голосами дружно запросили: «Пардон!»

Предводитель лесного воинства, высокий сутулый старик, в кирасе поверх тулупа и с саблей, украшенной наполеоновским гвардейским темляком, прошел вдоль строя пленных, вглядываясь в лицо каждому, словно желая увидеть знакомца. Затем он махнул рукавицей, и мужики погнали французов по тракту назад.

– Да чего с ими возжаться! – недобро блеснул белозубой улыбкой парень. – Передушить бы, озорников, да сызнова в засаду. Так мы, бывало, всегда делали в отряде у его благородия капитана Фигнера...

– То у Фигнера, а то у нас, – назидательно возразил ему дед в драном лисьем треухе. – Коршун насчет этого строг!..

– Строг, строг!.. – пробормотал парень, у которого французы застрелили защищавшего свое имущество отца, но покорно поплелся в толпе крестьян.

Между тем вожак одними ведомыми ему тропами повел свой отряд с живой добычей через густой ельник. Только изредка раздавалось: «Шевелись, ирод!» или: «Дай ему, чтобы шагал веселей, чертоплешину!»

Начал падать снег; он сперва порошил, потом пошел хлопьями, а там и застил все. Но старик в кирасе и вслепую уверенно вел отряд.

Через час с небольшим лес поредел, расступился; постепенно ослабел снегопад. Начали попадаться казачьи разъезды. Офицер указал, куда следует вести французов. Наконец выбрались на дорогу, по которой сплошным потоком двигалась русская пехота, белая от снега. От колонны к колонне прозвучала команда:

– Раздайсь!..

Нешибко кативший в окружении всадников возок остановился у крестьянского войска. В окошке показалось толстое лицо фельдмаршала, который делал знак адъютантам пособить ему выйти, чтобы поприветствовать лесных героев. Но едва Кутузов сделал несколько шагов, как в крайнем изумлении воскликнул:

– Верить ли глазу моему?! Чижик? И где? Не в Горошках у Дишканца, а в смоленских лесах?..

– Да, батюшка, Михайла Ларионович! – твердо отвечал предводитель, опираясь на саблю. – Только Чижик стал Коршуном. Чтобы порасклевать иноплеменную падаль!..

– Ты что же, выходит, не послушался меня, старика? – с мягким укором продолжал главнокомандующий.

– Нет, отец родной! – возразил Сергей Семенов и бережно вытащил из-за пазухи свернутую чистую тряпицу. – Вот и письмо ваше – берегу пуще всего на свете. Да не мог я не завернуть по дороге в родные края! А тут, в лесах, и нашел своих земляков. – Он приблизился к Кутузову и доверительно сказал: – Охота еще встретить мне старого друга. Саксонца-кирасира, что отсек мои когти!..

– Эх, брат Семенов! Не встретишь ты своего кирасира, – приобнял ветерана светлейший князь. – Верно, давно уж он сложил голову. Да и чье крестьянское поле не засеяно теперь французскими костьми!.. Шнейдерс, – повелел Кутузов своему дежурному полковнику, – распорядись отправить пленных. Да накорми наших славных воинов-поселян. А ты, брат Сергей Семенов, поедешь со мной. Я, чай, по тебе соскучился. Скоро привал. Надо поговорить по душам...

До поздней ночи без угомону два старика воевали то с турками, то с поляками и, конечно, с французами. И не уснули до той поры, покуда всех в лоск не уложили.

Во время преследования Наполеона Кутузов тонким образом расспрашивал своих штабных офицеров о городе Красном – как в рассуждении его местоположения, так и по другим, никому не ведомым обстоятельствам. Своим маршем главная русская армия вышла во фланг неприятелю, тогда как Бонапарт полагал, что она тянется за своим авангардом. Общее положение к тому времени настолько переменилось в пользу русских, что Наполеону оставалось помышлять только о спасении остатков своих войск и собственной персоны поспешным бегством.

На северо-западе корпус Витгенштейна потеснил маршалов Виктора и Сен-Сира и овладел Витебском; на западе адмирал Чичагов с частью Молдавской армии оторвался от стороживших его австрийцев и саксонцев и пошел на Минск. Но, пожалуй, самым важным было известие, что Наполеон с гвардией начал марш из Смоленска на Красный.

Трехдневный бой у Красного завершился полным разгромом неприятеля. Трофеями сражений 4, 5 и 6 ноября были 26 тысяч пленных, в том числе шесть генералов, 116 пушек и обоз. Убитых никто не считал. Корпуса Даву и Нея перестали существовать. Впрочем, это уже был не бой, а избиение. Только старая гвардия, обеспечившая отход остаткам наполеоновского воинства, сохраняла боеспособность. Тем ужаснее выглядели орды, составлявшие некогда грозные корпуса Даву и Нея.