Олег Михайлов - Кутузов

7 декабря в Вильну из Петербурга выехал император Александр I.

Накануне отъезда в действующую армию он пожаловал князю Кутузову титул Смоленского: в память о незабвенных заслугах фельдмаршала, «доведшего, – как сказано было в указе, – многочисленные неприятельские войска искусными движениями своими и многократными победами до совершенного истощения, истребления и бегства, особливо же за нанесенное в окрестностях Смоленска сильное врагу поражение, за которым последовало освобождение сего знаменитого града и поспешное преследуемых неприятелей из России удаление».

Подписывая указ, император со злорадством повторял остроумное, на его взгляд, прозвище, которым наделил Кутузова барон Армфельд: черепаха...

По отношению к Михаилу Илларионовичу русский государь давно был в двух лицах: одно милостиво улыбалось, другое являло недовольство. Но расхождение этих двух лиц никогда не было столь велико, как нынче.

Многое содействовало этому. Беннигсен, Вильямс, Ланжерон, интриган Армфельд, переменивший прежнее мнение Ростопчин наперебой чернили фельдмаршала. А если кто-либо из близких возражал, то слышал от самого императора: «Ты не знаешь Кутузова. Он такой человек, что думает только о себе: будь ему хорошо, а прочее все пропадай». Мнение это подогревалось и любимой сестрой царя Екатериной Павловной. Играя на ревности Александра I к всенародной славе Кутузова, она жалила его больнее прочих и в день вступления русских войск в Вильну писала венценосному брату: «Радость всеобщая, а фельдмаршал озарен такой славой, которой он не заслуживает: зло берет видеть, как все почитание сосредоточивается на столь недостойной голове, а вы, я полагаю, являетесь в военном отношении еще большим неудачником, чем в гражданском». Это было уже нестерпимо для самолюбия государя.

И чем велеречивее становились хвалы Кутузову в милостивых царских рескриптах, тем больше желчи и раздражения копилось в душе Александра. Но выхода он покамест не видел, ибо вслух и публично вынужден был повторять о фельдмаршале то, что восторженно говорили все – дворянство, общество, Россия.

Возмущала русского императора и мнимая медлительность Кутузова, не торопившегося переносить военные действия за пределы страны.

Напрасно фельдмаршал в письменных рапортах докладывал Александру о том, какой ценой добыта победа. Главная армия, выступившая из Тарутина в составе 97 тысяч человек, по прибытии в Вильну насчитывала всего 27 с половиной тысяч. По госпиталям рассеяно было до 48 тысяч больных и раненых; остальные погибли в сражениях или скончались от ран и болезней. Из 622 орудий осталось лишь 200; прочие оказались позади из-за потери лошадей и убыли прислуги. Вывод был один: в необходимости дать Главной армии отдых и возможность собраться с силами.

«Я беру смелость вторично представить Вашему императорскому величеству, – писал Кутузов, – что по причине большого числа отсталых и заболевших самая крайняя необходимость требует, как из последнего рапорта о состоянии армии высочайше усмотреть изволили, чтоб Главная армия хотя на короткое время остановилась бы в окрестностях Вильны, ибо, если продолжать дальнейшее наступательное движение, подвергается она в непродолжительном времени совершенному уничтожению». По мысли фельдмаршала, это вовсе не означало отказа преследовать Наполеона. «Впрочем, – пояснял он, – сей отдых Главной армии нимало не останавливает наших наступательных действий, ибо армия адмирала Чичагова и корпусы Витгенштейна, генерала Платова, генерала Дохтурова и генерал-лейтенанта Сакена продолжают действовать на неприятеля, а партизаны наши не теряют его из виду».

Однако такой план совершенно не устраивал Александра. Подстрекаемый английскими эмиссарами Вильсоном и Каткартом, он отвечал фельдмаршалу: «Никогда не было столь дорого время для нас, как при нынешних обстоятельствах. И потому ничто не позволяет останавливаться войскам нашим, преследующим неприятеля, ни на самое короткое время в Вильне». Не надеясь на исполнительность Кутузова, он решился сам явиться в армию. С собою государь вез новое доказательство признательности величайших заслуг главнокомандующего – знаки высшего военного ордена Святого Георгия 1-й степени.

Лишь девять лиц в России были удостоены этой награды до Кутузова: основательница ордена Екатерина II, граф Румянцев-Задунайский, граф Орлов-Чесменский, граф П. И. Панин, князь Долгоруков-Крымский, князь Потемкин-Крымский, князь Потемкин-Таврический, Суворов, отец командующего 3-й армией адмирал В. Я. Чичагов и князь Репнин (за победу при Мачине). В интимном кругу Александр I, однако, не скрывал того, что награждает Кутузова не за действительное отличие, а из одной необходимости угодить дворянству.

Появившись в Вильне в сопровождении обер-гофмаршала графа Толстого, Аракчеева, государственного секретаря Шишкова, генерал-адъютанта князя Волконского и статс-секретаря графа Нессельроде, государь обласкал фельдмаршала, а затем пожелал встретиться наедине с великобританским комиссаром при ставке Вильсоном, своим наушником и непримиримым врагом Кутузова.

Приняв его донесения о последних событиях, где не были забыты и упущения главнокомандующего, русский император доверительно сказал:

– Теперь вам предстоит выслушать от меня тягостное признание... Мне известно, что фельдмаршал не исполнил ничего из того, что следовало сделать. Не предпринял против неприятеля ничего такого, к чему бы он не был буквально вынужден обстоятельствами. Он побеждал всегда против воли. Он сыграл с нами тысячу и тысячу штук в турецком вкусе. Однако дворянство поддерживает его и вообще настаивает на том, чтобы олицетворить в нем народную славу этой кампании... Мне предстоит украсить этого человека орденом Святого Георгия первой степени. Но, признаюсь вам, я нарушаю этим статуты этого славного учреждения... Я только уступаю самой крайней необходимости... Отныне я не расстанусь с моей армией и не подвергну ее более опасностям подобного предводительства...

Тут Александр почувствовал, что наговорил больше, чем хотел. Даже Вильсону не следовало знать всю меру императорской неприязни, похожей более на жгучую зависть. Он улыбнулся тридцатипятилетнему британскому полковнику своими красивыми глазами, в то время как лицо сохраняло выражение скорбного достоинства, и добавил:

– За всем тем, это старец. Я прошу вас не отказывать ему в подобающем внимании и не отталкивать открыто оказанную с его стороны предупредительность. Я желаю, чтобы с этого дня прекратилось всякое между вами неудовольствие. Мы начинаем новую эру. Надо освятить ее живой благодарностью к Провидению и чувствами великодушного прощения в отношении всех...