Петр Краснов - Цареубийцы (1-е марта 1881 года)

— Товарищи, — сказала она, — что случилось?.. Да, выбыл еще один из наших смелых борцов за народную волю… Но мы привыкли к потерям, и потерями нас не испугаешь. Выбыл — начальник. Я становлюсь на его место. Я — потому, что мне известны все планы Андрея, мы их имеете вырабатывали… Итак, на дело… Исаев, ты сегодня ночью заложишь мину на Садовой… Николай Иванович, вы с Фигнер, Николаем Евгеньевичем, с Грачевским и со мной сейчас же тут принимаетесь готовить снаряды. И завтра мы совершим то, что должны совершить во имя блага народа. За работу, товарищи!.. За дело!..

— Н-н-да, — устраиваясь за рабочим столом рядом с Сухановым, сказал Кибальчич, — я рад, что Софья Львовна не растерялась. Обидно было бы упустить такой случай… А снаряды мои, сами завтра увидите, — прелесть!

Несколько минут он молча резал жесть и сворачивал ее для устройства коробки, потом сказал угрюмо:

— А заметили вы, Николай Евгеньевич, что наши женщины много жестче мужчин. Поглядите-ка, как Перовская и Фигнер работают. Вы поглядите на их глаза… В них такая воля, что жутко становится.

— Ну, нас-то, Николай Иванович, исключить, надо. Вы посильнее еще будете.

— Я особая статья… Я — изобретатель. И мне, для моей идеи царь или дубовый чурбан — все равно. Мне интересно посмотреть как они действуют.

Всю ночь на квартире Фигнер готовили снаряды. Обрезывали жестянки из-под керосина, отливали свинцовые грузики, наполняли жестянки гремучим студнем и запаковывали их. Всю ночь горели лампы и пылал камин. Всю ночь пили пиво.

В восемь часов утра, 1-го марта, четыре снаряда были готовы, и Перовская с Кибальчичем отнесли их на квартиру Саблина на Тележной улице. Там в невзрачном сером деревянном доме их ожидали метальщики — Рысаков, Емельянов, Гриневицкий и Тимофей Михайлов, туда же пришел из лавки Кобозева Фроленко.

Перовская рассказала, как и где им ожидать проезда Государя, и на конверте нарисовала план улиц.

— Вы соберетесь в народной толпе на площади у манежа, — спокойно и деловито говорила Перовская. — Если Государь поедет по Садовой, Фроленко соединит провода. Ему скажет о приближении Царя Якимова-Баска, которая увидит его из лавки… Если Государь поедет но Инженерной, я махну вам платком. Тогда действуйте на канале. Как я жалею, что нет пятого снаряда! Я стала бы первой метать. Первым бросает снаряд Тимофей. Если почему-нибудь ему не удалось броспет Рысаков, потом Гриневицкий, потом Емельянов… Нет, теперь не уйдет!.. Ни за что не уйдет от нас. По окончании всем сходиться в кондитерской Исакова… Там получите указания что дальше делать. Вам все ясно?..

Все было ясно.

Цареубийцы по одиночке расходились, направляясь к Михайловскому манежу.

Глухо ударила на бастионе Петропавловской крепости полуденная пушка. Серенький день стоял над городом.

Развод караулов в Высочайшем присутствии, как своего рода парадное торжество, начался еще в царствование Императора Петра III, муштровавшего своих Голштинцев в Ораниенбауме, а потом и Русские полки на площадке у Зимнего Дворца.

Увлекался такими разводами Император Павел I. Император Николай I внес в них порядок и «однообразную красивость пехотных ратей и коней». По самого пышного расцвета достигли разводы в царствование Императора Александра II.

При нем разводы производились в громадном Михайловском манеже.

Кроме дворцовых и городских караулов на разводы приводились взводы от специальных классов Пажеского Его Величества корпуса и от военных училищ, посылались ординарцы от полков гвардейской кавалерии.

На разводах поверялось обмундирование частей до последней мелочи. Каждый трынчик, каждая пряжка парадной седловки или ранцевого снаряжения были осмотрены и проверены.

На эти разводы были обязаны являться все офицеры полков гвардии и петербургского гарнизона и в парадной форме выстраиваться против линии караулов развода. В эти воскресные утра петербургские улицы были полны офицеров, спешивших на развод. И весь город знал: Государь будет на разводе.

На разводах Государь знакомился с офицерами Гвардии и приезжими из провинции, которые были тоже обязаны бывать на разводах, и благодаря исключительной «романовской» памяти на лица и на фамилии Государь знал многих и многих офицеров в армии.

Эти разводы были священнодействием.

Команда, интонация голоса, каждый поворот, каждый шаг были выверены и разучены. За всем этим следило не только начальство, но в тысячу пар глаз смотрели офицеры всех полков, и горе тому несчастному поручику, который спутает команду, или не так зайдет, не вовремя отсалютует саблей. Позор тому корнету, у которого занесет лошадь, или закинется на препятствии.

О том, как и когда подъезжали на ординарцы к Государю, вспоминали потом всю жизнь и рассказывали с не меньшим восторгом и увлечением, чем о минувших боях. Старшие товарищи писали своим младшим друзьям: «Ты хорошо ездил на ординарцах и прекрасно вел лошадь… А у бедного Аранова каска съехала на затылок на галопе и было смешно и жалко смотреть на него»… Эти письма хранились до глубокой старости.

«Хорошо ездил на ординарцах», — это был лучший аттестат кавалерийскому офицеру.

Разводы, парады и подготовка к ним занимали значительную часть службы офицера. В торжественной обстановке сумрачного манежа, в священнодействии команд и движений, приемов и захождении, рапорта под ясным взглядом прекрасных глаз Государя выковывались те «неимоверные молодцы» часовые, какими показали себя Финляндцы в день взрыва 5-го февраля 1880-го года, какими были те Николаевские часовые, которые во время наводнения 8-го ноября 1824-го года стояли по грудь в ледяной воде, а постов своих не покидали.

Здесь создавались репутации и карьера, и здесь можно было навсегда уронить себя как исправного строевого офицера…

В это пасмурное, серое, зимнее мартовское утро в громадном Михайловском манеже стоял седой сумрак. Два бесконечных ряда многостекольных окон не в силах были осветить его. Широкий и длинный манеж, вследствие своей величины, казался низким. В туманной дали тонули белые колонны и гимнастические снаряды противоположной стороны манежа, той, что выходит на Инженерную улицу. Плотно убитая глинистая почва манежа, посыпанная коричневым песком, была тверда и упруга. Далекое эхо двоило и троило голоса и долго гудело по манежу.

Государя ожидали с парадного крыльца, выходившего на Михайловскую площадь.

За крыльцом, за колоннами, отделявшими манеж от входных дверей, от одной большой белой печи до другой, к одиннадцати часам утра выстроились ординарцы кавалерии. Они стали в три шеренги. Офицеры, за ними унтер-офицеры и в третьей шеренге посыльные карабинеры.