Валентин Пикуль - Париж на три часа

— Что будем делать с Гюлленом? — спросил Боккеямпе.

— Я решу с ним по совести, — ответил Мале… Первая торговка появилась на площади. Генерал купил у нее лепешку с тмином, жевал ее на ходу.

— Солдат выстроить перед штабом, — приказал он. — Ни единого человека не должно выйти оттуда. В каждого, кто осмелится выбежать на площадь, стрелять боевым патроном.

Солдаты повиновались беспрекословно, оцепив здание штаба парижского гарнизона. Мале откусывал от лепешки, издали наблюдая, как маршируют люди. Потом оглянулся, с тревогой посмотрев на восток, определяя время. Солнце наплывало на Европу — в России уже начался горячий боевой полдень. И генерал Мале вдруг ощутил себя ее союзником в этой великой битве. Союзником тех безымянных мужиков-партизан, выходивших против Наполеона с вилами и рогатиной, как на волка, забравшегося в мирную овчарню. Что-то неуловимое, но вполне реальное как бы протягивалось отсюда, от Вандомской площади в центре Парижа, в заснеженные просторы возмущенной России…

— Придвиньте барабан, — велел генерал.

Тут же, под открытым небом, Мале писал на барабане помощнику коменданта столицы — генералу Дузе. Он выражал в письме полное почтение к старому солдату, говорил, что ему приятно служить с таким славным воином…

— Беги и отдай Дузе, — наказал Мале корсиканцу. — Старик произведен в следующий чин. Я слышал, он разорен процессом: ордер на сто тысяч франков обрадует его.

— Что еще? — спросил Боккеямпе.

— Тут все сказано. Дузе сразу же оповестит войска в Версале, Сен-Дени и Сен-Жермене… Смена правления и республика должны обрадовать всех честных французов.

— А ты — к Гюллену?

Мале дожевал лепешку и поднялся с барабана.

— Да, — ответил он сумрачно. — Я решу с ним по совести, как этот ренегат и заслуживает от судьбы…

В это же время Мале вручил письмо с приказом об аресте капитана Лаборда: «Он слишком непопулярен, чтобы можно было оставлять его на свободе… Лаборда немедленно арестовать!»

— Этот вреднейший Лаборд, — добавил Мале на словах, — способен испортить любую музыку. Пусть Дузе не медлит…

Пышный золоченый альков в стиле ампир укрывал графа и графиню Гюллен. Нет, что ни говори, а бывший водонос из прачечной неплохо устроил свою жизнь. Горничная внесла на подносе свежий номер газеты «Монитор», графиня сразу же развернула ее листы, отыскивая сведения из России.

— Фи! — сказала она прислуге. — Опять неровно прогрели газету: с этой стороны холодная, а здесь обжигает, как утюг.

— Ты всегда к ней придираешься, — вступился Гюллен за горничную, как и подобает демократу (хотя бы в прошлом).

— А ты всегда ее защищаешь. Тебе кажется, что я не знаю всех твоих шашней?.. Отвернись от меня, не могу слышать запах паршивой мастики. Что за гадость ты пьешь?

— Прости, моя сладость. Буду дышать в сторонку… Он покорно отвернулся к стене и теперь едва-едва ощущал своим плоским задом нежный и горячий бок графини Гюллен.

— Опять победа! — сообщила супруга, пробегая газету. — Варвары бегут, а наш император, как всегда, торжествует!

В передней послышался странный шум, чьи-то голоса.

— Кто бы это мог быть? — насторожилась графиня. — Запрети своим подчиненным врываться в наш дом, когда они хотят.

— Это, наверное, Дузе, — вслух подумал Гюллен. — Старики, они очень любят начинать день пораньше.

— Но пускай не входит сюда, — заволновалась графиня. — Я не хочу, чтобы даже кастраты видели меня без парика…

Дверь с грохотом разлетелась. Раздались тяжелые шаги, а чьи-то руки бесцеремонно распахнули занавес алькова.

— Ты узнаешь меня, Пьеро? — раздался голос.

— Ай! — пискнула графиня, натянув на голову одеяло. Два коменданта Парижа смотрели один на другого: один должен уйти, а Мале должен заступить на его место. В окнах спальни уже забрезжил рассвет.

— Нет, — сказал Гюллен, — я тебя не знаю.

— Неужели не помнишь меня, «черного мушкетера»?

— Мале! — выкрикнул Гюллен. — Неужели ты, Мале?

— Да, это я.

— Но что привело тебя сюда… в такую рань?

— Вставай. Сейчас все узнаешь.

— Что такое? — побледнел Гюллен.

— Ты больше не комендант Парижа. Правительство назначило на этот пост меня… Поднимайся! И будь любезен отдать мне шпагу, а заодно выложи и печать штаба Первой дивизии.

Гюллен сел на роскошной постели.

— Я, кажется, служил исправно, — начал бормотать он. — Но если… Впрочем, я привык повиноваться… И если ты говоришь, что надо… Я ни в чем не виноват. Ты сам знаешь, моя верность императору никогда не вызывала подозрений. Нет ли ошибки?

Мале резким громовым голосом оборвал его:

— Хватит блудить словами о верности! Твой император убит в России… Вот тебе и указ сената, подтверждающий мои слова. Если хочешь, я прочту его вслух, а ты пока одевайся…

Мале прочел указ, Гюллен накинул халат. Руки его тряслись, и тут на помощь своему мужу пришла графиня Гюллен.

— А где же приказ? — выглянула она из-под одеяла. — Мой друг, у этого генерала, если он принимает у тебя пост, обязательно должен быть на руках и приказ военного министра графа Дежана… Скажи, чтобы он показал его тебе!

— Да, да, да! — ухватился за эту мысль Гюллен. — Как это я не подумал сразу? Потрудись, Мале, прежде показать мне бумагу от самого Дежана… почему я должен верить словам?

Мале почти с отвращением ответил ему:

— Напрасно не веришь мне, Гюллен. Ну, давай, пройдем в кабинет, и я покажу тебе приказ… от самого Дежана! Гюллен провел своего преемника в кабинет.

— Посмотрим… посмотрим, — жалко бубнил он. Когда же обернулся, прямо в лицо ему смотрело дуло громадного пистолета, направленного точно — в рот!

— Опомнись, — прошептал Гюллен, и, опрокидывая мебель, он начал отступать в глубину комнаты. — Пожалей меня, Мале…

— А ведь ты, Пьер, был якобинцем, — сказал Мале и выстрелил. — Так вот тебе… как и хотел ты… от Дежана!

Жестоко раненный в челюсть, Гюллен свалился на ковер. Полуголая графиня, забыв о приличии, рванулась в кабинет. Мале пропустил ее и, подумав, дважды повернул ключ в замке дверей.

Теперь генерал Гюллен был не опасен.

Гораздо позднее Савари вспоминал, что «планы Мале осуществлялись безукоризненно, ни один из батальонов Парижа не оказал сопротивления». Французам, особенно солдатам, была уже безразлична судьба Наполеона — великого из великих.

— Ну и черт с ним! — здраво рассуждали они. — Хоть развяжемся с этой войной да разойдемся все по своим домам…

На улицах слышались возбужденные голоса:

— Наша армия в России погибла полностью! Конечно, в «Мониторе» об этом писать не станут. Это надо соображать самому. Разве не знаете, что Кутузов уже вошел в Варшаву?..