Эдуард Успенский - Лжедмитрий Второй, настоящий

– Ну как хочешь. Не признаешь своего истинного сына, жалеть будешь, – закончил разговор Шуйский.

– Может, и буду, – ответила Марфа. – Но пока подожду признавать. А за весточку спасибо.

Михайло и Григорий Нагие были не столь осторожны с Шуйским, как царица Марфа. (Этих князь не стал навещать, слишком много чести, этих он позвал на дом.)

– Что за весточка из Литвы? – спросил Григорий после того, как Шуйский сообщил им новость.

– От вашего племянника. Царевича Дмитрия.

– Что, еще один объявился? – сказал злой Михайло.

– Объявился, и в этот раз настоящий.

– Уж не шутишь ли, Василий Иванович. Уж не проверки ли нам устраиваешь? – спросил Григорий.

– Какие уж тут шутки! – ответил Шуйский. – За такие шутки голову на плаху кладут. А моя уже там побывала. Хватит. Я больше не хочу.

– Ну, предположим, есть там племянник, – сказал Михайло, – а нам с того какой навар?

«Больно легко он согласился, – решил Шуйский. – Значит, тоже что-то знает. Или хочет донести».

– А такой, – сказал он. – Рано или поздно он на московском троне объявится. И тогда он вас спросит, а что, дядьки мои, кого вы тут без меня пригрели? Не хотите ли на колу посидеть рядышком?

Шуйский выдержал паузу и продолжил:

– Тот, который в Литве, это не теперешний самозваный царь. Он – настоящий царя Ивана сын, со всеми его припадками, со всею злобностью. Уж он-то вас не помилует, как давеча меня.

– А чем ты можешь подтвердить свои слова?

– А тем, что я назову человека, который его видел.

– Кто этот человек?

– Михайло Молчанов.

Михаил Молчанов был известный человек на Москве, и отыскать его было нетрудно.

Братьям эта мысль запала.

При составлении свадебного ритуала встал важный вопрос об одежде Марины.

Одна из польских фур привезла красивые наряды, специально сшитые для Марины мастерами Кракова из королевской гардеробной.

Марина привыкла к своим дорогим платьям и чувствовала себя в них легко и свободно. Особенно шли ей круглые кружевные воротники, явившиеся в Польшу из Англии, а в Англию через Францию из Испании.

Но бояре, окружавшие Дмитрия, требовали русского костюма. Особенно на этом настаивал Басманов.

Марина капризничала и говорила, что в русской одежде она будет выглядеть мешком.

– Да мне просто стыдно будет ходить такой куклой перед поляками. Весь Краков будет надо мной смеяться.

– Забудь о Кракове, – сказал Дмитрий. – Придется согласиться. Не надо вызывать излишние толки.

Но сам Дмитрий был недоволен.

– Сейчас я уступлю боярам, – сказал он Басманову, – дело идет об одном дне. Но больше не стану, излишняя уступчивость в Москве более опасна, чем излишняя жестокость.

Нa венчание Дмитрий с Мариной с великим чином и торжественностью вышли из дворца в сопровождении всего высшего синклита. [7]Торжественность была доселе в Кремле невиданная.

Весь путь от дворца Дмитрия до соборного храма Пречистой Богородицы был выстлан бархатною парчою с золотом в два полотна. Яркое майское солнце освещало золотые купола храмов, золотую одежду бояр и золотые воротники на белых ризах первосвященников.

Марина была в русском платье и в сапогах на высоких каблуках. Она вся сияла в золоте, в жемчуге и в драгоценных камнях так, что не видно было ни материи на платье, ни сафьяна на сапогах.

Головной убор ее также состоял из золота, жемчуга и драгоценных камней.

Всю дорогу до храма и в храме Дмитрий говорил с Мариной на том незаметном и только им двоим понятном языке, который они выработали в Самборе.

– Милая, это Азия, – говорил Дмитрий. – Потерпи.

– Хорошо, – отвечала Марина. – Но больно все театрально и в неправду.

– Если узнают, что для нас это неправда, что нам это не по нраву, что мы католики, разозлят толпу и натравят на нас. Надо принимать их условия. Но скоро я все переломаю, дай только по-настоящему укрепиться.

При входе в церковь процессию встретил патриарх с архиереями и благословил их драгоценным крестом.

– Славься и будь благодействен, московский царь!

Певцы, невидимые в перегородках храма, пели царское многолетие.

Вслед за ними в храм вошли только ближайшие родственники и приближенные. Тысяцким на свадьбе был Василий Иванович Шуйский, дружками брат его Дмитрий и дядя царя Григорий Нагой.

Патриарх взял Дмитрия и Марину за руки и провел их на специальное возвышение в церкви, где стояли три маленькие, серебряные с позолотой скамеечки с подушечками.

Патриарх, царь и Марина сели на скамеечки. Патриарх украсил Марину цепью Мономаховой, помазал на царство и причастил.

После этого он совершил обряд венчания.

– Любишь ли ты, Марина, жениха своего государя московского Дмитрия Ивановича?

– Люблю, отец мой.

– Не давала ли ты обещания другому мужчине стать его женой, дочь моя?

– Нет, святой отец.

– Обещаешь быть верной ему до конца дней своих?

– Обещаю, отец мой.

– А ты, государь московский, любишь ли невесту свою Марину Юрьевну?

– Люблю, отец мой.

– Не давал ли ты обещания другой женщине жениться на ней?

– Нет, государь мой.

– Отныне таинством церкви соединены вы навеки. Вы муж и жена! Вместе поклоняйтесь Всевышнему, живите в добродетели! Живите по закону православному. Царица, повинуйся ему: как святой крест – глава церкви, так муж – глава жены. Будьте счастливы вы, и пусть будут счастливы дети и внуки ваши во веки веков!

Здесь, согласно обычаю, святой отец должен был положить на пол вазу драгоценного стекла, чтобы кто-то из венчающихся разбил ее. Кому удалось это сделать первому, тот, по народной примете, и будет главным в доме, тот и будет всем править.

Чтобы не вызывать кривотолков в народе и не рисковать, патриарх Игнатий сам ногой наступил на чашу и тяжело раздавил ее.

Вся знать и все духовенство подходили к Марине и к Дмитрию и целовали им руки.

– Будь благословенна и счастлива ты, царица Русии, – говорили русские.

– Будь благословенна и счастлива ты, царица Московии, – говорили литовцы.

Марина была чудо как хороша. Она просто вся светилась. Глаз оторвать от нее было невозможно.

К венцу ее под руки вели княгиня Мстиславская и отец – воевода сандомирский. А выводил ее из храма Юрий Мнишек уже вместе с князем Василием Ивановичем Шуйским. Может быть, потому, что ранг Марины повысился.

Народ вокруг храма ликовал:

– Славься солнце наше – государь Дмитрий Иванович!

– Славься царица московская Марина Юрьевна!

Князь Мстиславский рассыпал вокруг в большом количестве крупные золотые монеты – португальские дукаты.

«Москва» буквально давилась из-за них. Возле каждой упавшей монеты завязывался круговорот безжалостной драки с выкручиванием рук, с выворачиванием пальцев, с насильным открыванием рта, куда немедленно запихивались монеты.