Юрий Дружников - УЗНИК РОССИИ

Отказ свалил Пушкина в постель: он потерял сон, перестал есть, как тогда говорили, у него разлилась желчь; здоровье внушало самые серьезные опасения. Бенкендорфу об этом доложили, и он приказал Ивановскому отправиться к Пушкину домой. Указание: уговорить поэта не делать глупостей, быть умником и – после предварительной обработки – сделать ему предложение. Оно будет взаимовыгодным. В своих воспоминаниях чиновник Третьего отделения Ивановский, который встречался с Пушкиным в свете и сам баловался сочинительством, подробно рассказывает об этом визите.

Как и полагается в таких случаях, он прихватил в свидетели еще одного сотрудника. Ивановский почтительно и почти ласково объяснял Пушкину, называя его гением, что, во-первых, поэт – не военный, и в офицеры его произвести не было оснований, а простым юнкером государь послать его в армию, дескать, не хотел. Во-вторых, государь решил сберечь «царя скудного царства родной поэзии и литературы», ведь на войне может случиться всякое и нет различия между исполинами и пигмеями.

Стало быть, причиной отказа, по Ивановскому (читай: по Бенкендорфу), явилась забота государя о поэтическом даре Пушкина. Поэт, если верить Ивановскому, клюнул на лесть: «Глаза и улыбка его заблистали жизнью и удовольствием». Здесь-то и ждал Пушкина капкан, ловко поставленный агентом Третьего отделения. Эта важная деталь биографии поэта дважды засвидетельствована в мемуарной литературе и никем не была опровергнута.

«Если бы вы просили, – предложил выход Ивановский, – о присоединении к одной из походных канцелярий: Александра Христофоровича, или графа К.В.Нессельроде, или И.И.Дибича – это иное дело, весьма сбыточное, вовсе чуждое неодолимых препятствий». – «Ничего лучшего я не желал бы». Вот каким неосторожным был ответ Пушкина Ивановскому. Однако дальше поэт объясняется с вербовщиком тайной полиции в еще более опасном тоне, вовсе Пушкину не свойственном: «И вы думаете, что это еще можно сделать?.. Вы не только вылечили и оживили меня, вы примирили с самим собою, со всем… и раскрыли предо мною очаровательное будущее!».

Кажется, с тех пор, как сыск существует, никто с таким восторгом не принимал подобного предложения. Тут необходим небольшой комментарий к процессу вербовки нового осведомителя, поскольку пушкинистика на этом конкретно никогда не останавливалась. Теперь понятно, почему Бенкендорф на просьбу Пушкина отпустить его погулять в Париж не ответил, как обычно, письмом, а послал к поэту домой своего сотрудника.

Момент для вербовки, согласитесь, выбран идеальный, выбран профессионально. Разговор идет как по нотам: сначала лесть или запугивание, потом осторожное предложение, а следом за ним – обещание содействовать. Вы – нам, мы – вам. Пушкин, даже если Ивановский и утрирует восторг, согласен. Он готов присоединиться. Историк тайной полиции Михаил Лемке считает, что Ивановский точен и «рассказ должен быть признан безусловно соответствующим истине». Примечательно, что мемуары сотрудника Третьего отделения не включались ни в одно издание «Пушкин в воспоминаниях современников».

Поэт, как видим, обрадовался предложению сотрудничать с одной из трех канцелярий, предложению, исходившему, однако, непосредственно от Третьего отделения. За сотрудничество его возьмут на Кавказ, где он сможет под руководством Бенкендорфа посреди великолепной природы вдохновляться новыми сюжетами. Но это не все. Далее последует исполнение другого желания Пушкина. «От вас, – добавляет Ивановский, – зависело бы испросить позволение перешагнуть к нам – в Европейскую Турцию». Что касается прошения в Париж, то теперь, когда открывается такая блестящая карьера, Пушкин и сам от этого намерения откажется, ведь «оно, выраженное прежде просьбы вашей об определении в армию, не имело бы ничего особенного и, так сказать, не бросалось бы в глаза; но после… Впрочем, зачем теперь заводить речь о том, что уже не существует. Завтра, часов в семь утра, приезжайте к Александру Христофоровичу: он сам хочет говорить с вами. Может быть, и теперь вы с ним уладите ваше дело. Между тем я обрадую его вестью об улучшении вашего здоровья и расскажу ему о нашей с вами беседе».

О беседе Пушкина на следующее утро с Бенкендорфом мы знаем из воспоминаний близкого в то время приятеля Пушкина Николая Путяты, подтверждающего, что Ивановский точен. «Бенкендорф отвечал ему (Пушкину. – Ю.Д.), что государь строго запретил, чтобы в действующей армии находился кто-либо, не принадлежащий к ее составу, но при этом благосклонно предложил средство участвовать в походе: хотите, сказал он, я определю вас в мою канцелярию и возьму с собою? Пушкину предлагали служить в канцелярии 3-го Отделения!» Возмущение Путяты явно позднего происхождения. Согласие Ивановскому Пушкин дал, и даже с радостью, а утром протрезвел.

Добросовестный в деталях Анненков отмечал, что с юности «способность к быстрому ответу, немедленному отражению удара или принятию наиболее выгодного положения в борьбе часто ему (Пушкину. – Ю.Д.) изменяла». Потом, в тиши, на бумаге, он мог ответить блистательно. Видимо, так случилось и в тот раз. За ночь Пушкин обдумал предложение, понял, какая плата установлена за его желание, и уже не был столь легковерен и доверчив.

Вербовка агента – всегда дело секретное. Ивановскому, склонному к литературным занятиям, нечего было и думать опубликовать воспоминания при жизни своего шефа. Когда Бенкендорф умер, Ивановский хотел напечатать мемуары в «Северной пчеле», но и тут не получил разрешения нового начальника Третьего отделения Алексея Орлова. Опубликованы воспоминания были, лишь когда минуло четверть века после смерти Ивановского.

Нет сведений, как именно Пушкин отказался от предложения, но то, что Пушкин отказался, очевидно. Во-первых, армия двигалась за пределы империи, а он остался в Петербурге. Во-вторых, стань Пушкин агентом Третьего отделения, его бы наверняка не преследовали, а тут, обозлившись, возбудили против него дело. Спору нет, в России преуспевающий поэт должен в той или иной степени быть функционером и выполнять предначертания властей. Согласись Пушкин сотрудничать, он поехал бы и за границу. Искушение дьявола будет еще долго витать над ним.

Словом, его поездка в Париж опять лопнула. «Разумеется, – пишет М.Лемке, – выпустить поэта в Европу означало, по мнению Николая и Бенкендорфа, собственными руками создать себе врага, который, не вернувшись в Россию, сумел бы сказать о ней жестокую и горькую правду». Бенкендорф, встретив как-то Пушкина, саркастически заметил: «Вы всегда на больших дорогах». Что в этой фразе: констатация известного Третьему отделению факта биографии Пушкина или ирония человека, который перекрыл поэту все возможности на большие дороги выйти?