Владимир Сашонко - Коломяжский ипподром

– Мистер Уэлман и я решили: вы полетите к полюсу кормчим...

«Это вышло как-то само собой, – записал Попов в памятной книжке, – и было для меня большим и светлым праздником. К полюсу вместе со всеми! Ура!»

Подул попутный ветер, и утром 15 августа 1909 года (по новому стилю) на борт дирижабля поднялись Уэлман, Ваниман, Попов и Ляуд. Повинуясь четким командам Ванимана, рабочие вывели воздушный корабль из ангара, и через минуту-другую он взмыл вверх между каменными стенами фиорда. Ветер швырнул гигантскую сигару влево – казалось, вот-вот она разобьется об отвесные скалы. Но там уже образовались обратные течения воздуха, и дирижабль стремительно понесло направо, потом опять налево.

– Что вы там, заснули, черт возьми?! – крикнул Ваниман на кормчего, думая, что все дело в его неловкости. Но кормчий тут был ни при чем. Просто воздушный корабль, у руля которого он стоял, был слишком громоздок, и ветру было за что «ухватиться». Работавшие на полную мощь пропеллеры не давали, однако, нужной тяги, а потому и руль плохо слушался кормчего.

Но первые, наиболее трудные минуты старта остались позади, и дирижабль со скоростью свыше сорока километров в час поплыл над фиордами. Через несколько минут Уэлман-Камп остался далеко позади. Под «Америкой» расстилались серо-зеленые воды Ледовитого океана, глубоко пронизываемые солнечными лучами. Отодвигались к горизонту белые горы и синие ледники северного склона Шпицбергена.

«Двигатель поет свою песню, – напишет Попов об этих минутах в своей телеграмме для «Раннего утра», которую он отправит несколькими днями позже. – Лопасти винта с силою рассекают воздух. Человеческий гений прекрасно проявил себя в силе и скорости этого нового дирижабля, направляющегося на север.

Экипаж чувствует себя великолепно благодаря началу полета при таких благоприятных условиях».

В заметках, которые он использует потом, Николай Евграфович отметит с присущей ему острой наблюдательностью:

«А внизу, под воздушным кораблем, простиралась любопытная картина, на которую я невольно засмотрелся. Плававшие под водой тюлени, рыбы, само дно фиорда стали видны, как в неглубоком аквариуме. Вода сделалась ясно-прозрачной... Я был раньше военным корреспондентом и в то время еще не разлюбил войны. Пронеслась мысль, что страшнейший враг подводного флота – надводный, воздушный флот. Первый – беззащитная мишень для второго».

Дирижабль идет ровно, и вот уже весело заискрился под ним лед, точно приветствуя отважных путешественников. «Жалко, что нет с нами Нансена, – думает Попов. – Что бы он сказал?»

Уэлман удовлетворенно глядит на компас, радостно улыбается, но молчит, сосредоточенный на одном. Ваниман взбирается на передний мостик и тоже сияет улыбкой, как победитель. Из трюма показывается лицо Ляуда – добродушное, толстощекое и архидовольное.

«Летим царственно хорошо, – восторгается кормчий. – Быстрота все увеличивается. Ветер ли крепнет? Или двигатели размахались, как добрые кони? Или наше общее настойчивое желание дает безудержную силу кораблю? Но только мы летим с такою быстротою, что и спокойный, сдержанный Уэлман обменивается с Ваниманом веселыми, радостными восклицаниями. И правда, – продолжает свои размышления Николай Евграфович, стоя у руля, – если так пойдет дальше, то через пятнадцать часов мы должны быть у полюса и своими ногами коснемся старого недотроги...»

Но – увы! Судьба распорядилась по-иному.

Путешественники вдруг ощутили сильный, странный толчок. Попов глянул вниз и увидел, как, извиваясь и сверкая на солнце своей металлической чешуей, падает отделившийся от кабины гайдроп...

По-видимому, он был закреплен недостаточно прочно и, зацепившись за какой-нибудь торос, натянулся и тут же оторвался. Да и вообще все это приспособление было с чисто технической стороны не слишком надежным и удачным.

Дирижабль стремительно метнулся ввысь, облегченный почти на тонну, и за несколько секунд взобрался на высоту в три тысячи метров.

Сильный ветер, подхватив его, понес надо льдами со скоростью шестьдесят километров в час. Огромные глыбы внизу стали неразличимы, они слились в сплошную белую массу. Высота была поистине головокружительной.

Что делать?

Лететь дальше?

Гайдроп с провизией утерян. Продуктов на самом корабле – всего на несколько дней. В случае вынужденной посадки на лед ситуация быстро может превратиться в катастрофическую. Запас продуктов в гайдропе и был предназначен, главным образом, на случай вынужденной посадки. Недаром в трюме находились также собаки, сани и упряжь. Они должны были помочь пробираться сквозь ледяную пустыню.

Уэлман ушел к Ваниману держать совет. Попов продолжал направлять корабль по-прежнему строго на север. Ветер на высоте еще больше усиливался, и дирижабль мчался к полюсу с невероятной для него быстротой.

Через полчаса Уэлман вернулся из трюма и сел на свое место, за столик, мрачнее тучи.

Попов понимал, что это означало, видимо, решение вернуться. Но Уэлман, погруженный в свои невеселые думы, забыл отдать необходимое распоряжение и угрюмо молчал, не глядя на кормчего. А кормчий, играя в дисциплину (сам потом признался в этом), не спрашивал, что делать, и продолжал править на север, раз прежнее приказание не было отменено.

«Лично я не затосковал от происшедшего несчастья, сорвавшего всю нашу экспедицию к полюсу, к которой мы готовились так долго и с такой любовью, – вспоминал об этом много лет спустя Попов. – В моей жизни, полной разнообразных приключений, выработалась привычка встречать все нежданное и даже враждебное тому, что готовилось и желалось, не только без огорчения, но даже с интересом, нередко живым и радостным. Все-де к лучшему! Иначе жизнь была бы слишком грустной, нестерпимой.

Так было и тут. Лететь к полюсу, быстро приближаться к суровому недотроге было сказочно хорошо. Давнишняя мечта многих людей, в том числе и моя, – добраться до этой точки. И сколько сил, времени и труда было затрачено, чтобы подойти к ее осуществлению!»

Однако все изменилось. Совершенно ясно, что придется вернуться, не коснувшись полюса. Впрочем, и это не беда. Разве полюс один на белом свете? Столько еще в мире интересного, неизведанного, волшебно-заманчивого!

Но пока что ребяческое желание потешиться, не сдаваться сразу, полетать еще взяло верх.

Наконец Уэлман как бы проснулся, глянул на компас и изумленно спросил:

– Позвольте, куда вы правите?

Попов начал подробно объяснять, сохраняя невозмутимый вид:

– Я направляю нос корабля не прямо на север, а на десять градусов к западу, так как ветер сносит нас немного на восток. С таким ветром мы будем скоро у самого полюса.