Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

– Пли! – срывающимся на дискант голосом командует юноша ив восторге взмахивает фуражкой.

– Братцы! Наддай! Тонет фрегат!

Матросы отвечают хриплым "ура" и вновь закладывают ганшпуги для поворота орудий.

Прошел тот первый час, когда люди замечали опасность и страшились ее. Исступление боя притупило все чувства, возбужденные сначала падением неприятельских ядер, видом убитых и искалеченных тел, стонами раненых и непрерывным гулом канонады.

Близость победы укрепляет и растит общую ярость. Она делает молодых матросов одинаково со стариками ловкими и точными в движениях. Размеренно сгибаются артиллеристы над орудиями, работая банниками и пыжовниками. Их руки размеренно упирают ганшпуги под тяжелые медные и чугунные тела пушек, перебрасывают ядра, картузы и пыжи, дергают штерты.

Еще один фрегат турок, получив широкую пробоину под кормой, круто поднял нос, валится на бок и уходит в воду.

– Ура! – снова кричит Истомин.

И в этот раз "ура" прокатывается по всему кораблю до шканцев, на которых стоит адмирал со штабом. Это не в ответ Истомину. Это потому, что на клотике "Бреслау" появился репетованный сигнал главнокомандующего.

"Отбой"!

Сражение кончилось.

Из всего турецкого флота уцелели один фрегат и два корвета, да шхуны под австрийским флагом, пощаженные союзными кораблями.

Сражение кончилось, но еще долго бурые тучи дыма наплывают на соединенные эскадры. Гигантскими золотыми факелами горят суда, приткнувшись к берегу или беспомощно дрейфуя на воде.

Французы, русские и англичане спускают шлюпки и подбирают плавающих, цепляющихся за обломки врагов. От пушечных залпов ветер упал, и тысячи трупов покоятся на воде, притираясь к бортам шлюпок, задевают весла. В пять тысяч жизней обошлось упорство Ибрагим-паши…

Битва кончилась, служба продолжается. Офицерам должно распорядиться по уборке, поставить людей к помпам для отливания воды, к брандспойтам, чтобы смыть с палуб пороховую копоть и кровь. Надо последить за плотниками и конопатчиками, заделывающими разрушения. Обломки дерева, обрывки тросов летят за борт. Общий аврал!

Павел Степанович все же выкраивает минуту и забегает в лазарет. Запах паленого мяса, удушливый запах крови и гниения шибает в нос, стесняет дыхание. Мгновение растерянно смотрит Нахимов на лекарей: они пилят, зашивают, копаются в рваных ранах. Сделав несколько нерешительных шагов, он спотыкается о ведро, наполненное человеческими обрубками. Еще утром они принадлежали здоровым, молодым людям… И это есть цена победы!..

– Бутенев?

– Жив, жив, Павел Степанович! Ручку отхватили до локтя. По вантам, конечно, лазать не придется…

Нахимов подходит к койке, на которой разметался Иван. Так много растеряно на коротком жизненном пути друзей, товарищей, что вновь терять страшно. Иван не очень умен, не очень чувствителен и не заменит никого из тех, погибших в Сибири, но он прямой, честный и не чета Моллерам и Траверсе. Хочется, чтобы он был жив, чтоб оставался рядом.

Нахимов склоняется над раненым, целует воспаленный лоб.

– Держись, герой! Держись, Ваня!

Бутенев проводит шершавым языком по сухим губам.

– Победили?

– Уничтожили вчистую. О тебе рапорт царю пишут.

– Ну? – Раненый слабо улыбается. – На флоте оставят, Паша? А?

– Вот еще! Не голову же у тебя отняли. Такую протезу сделают, что чище живой руки послужит.

Наступает ночь. Пылающие суда окрашивают темные воды в цвета рубина и яхонта. Берега Наварина и серые камни города мрачно выступают в зареве бесконечных тоскливых костров. Где-то ржут встревоженные лошади, ревут верблюды бедуинов. Полки Ибрагим-паши ожидают высадки десанта. Но со шлюпок, плавающих дозором вокруг кораблей эскадры, только для испуга турок кричат "ура". Подняв весла на валек, матросы лихо поют песни, качаются на легкой зыби и потом уходят к кораблям на мигающие кормовые огни.

На "Азов" в эту ночь прибывают с рапортами адмиралу все капитаны. А в нижнем деке, под уютным фонарем, устроена временная кают-компания, и в нее набиваются офицеры других линейных кораблей и фрегатов. Молодежь сидит на трофейных турецких коврах, пьет греческое вино и вспоминает события дня.

– Удивительное событие произошло у нас на "Гангуте", – рассказывает лейтенант Анжу. – В третьем часу, должно быть, мы дрались правым бортом. А с левой стороны турки погнали на нас брандеры. Капитан Авинов вовремя заметил, и бах! – одним залпом "Гангут" потопил пару проклятых факелов. Только один брандер пронесся весьма близко перед носом.

– Нет, у нас на "Азове", – Путятин старательно подкручивает жидкие усики, – у нас дело серьезнее было. Матросня драться не хотела. Я рапортовал Михаилу Петровичу, чтобы пушками пугнуть. Стыд какой был бы перед союзниками!

– Помолчи, – перебивают Путятина голоса. – Наши матросы – молодцы, мы с ними георгиевский флаг заслужили.

Нахимов вспыхивает, резко поднимается, оправляет темляк палаша. Из полутьмы, как на древней медали, выступает его решительное лицо с широко расставленными глазами, высокими скулами и сжатым ртом.

– Выходит, мичман, что мы с вами победу одержали без матросов?

Путятин неловко смеется. Головы офицеров с любопытством поднимаются на лейтенанта. Что это он? Чего вспылил?

– Лавры Кодрингтона и графа не собираюсь приписывать ни себе, ни вам, пытается шутить Путятин.

– Но Павел Степанович заслужил лавры! – горячо вмешивается Корнилов. Я лично у него в долгу.

– Не в том дело, Владимир Алексеевич, – тихо и вразумляюще говорит Павел. – Я отвечаю господину Путятину потому, что он презирает наших служителей… Я скажу, что "матросня" – слово обидное и подлое. Страху на мгновение поддалась горстка людей, но затем дралась со всеми вместе геройски, по-русски. И всегда матрос лихо сражается… Конечно, если офицер исполняет роль руководителя и воодушевителя… А момент паники законно возник… План сражения вице-адмирала Кодрингтона был из рук вой скверный. Никакого плана по существу не было-с. План стоянки в гавани, не больше-с. Исправили этот план команды соединенных эскадр мужеством и умением своим. Самое замечательное для нас, господа, в сегодняшнем дне, что русские матросы дрались не хуже, а может, и лучше опытных английских моряков.

Он поворачивается и уходит в темноту.

– Да, – задумчиво говорит Анжу, – нашим матросом можно гордиться. Но разгадать его трудно. Он – крепостной, а мы баре.

Лейтенант Бехтеев с "Александра Невского" пренебрежительно цедит:

– Слюнтяйство, либерализм. В британском флоте ничего не разгадывают, лупят матроса, – на здоровье! – даром, что завербованные и свободные люди.