Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

Вот как случилось, что Нахимову в числе двухсот человек его экипажа достаются опытнейшие моряки, старые знакомцы с "Крейсера". Новый командир "Александра Невского" Епанчин 2-й рад избавиться от бунтовщиков, но приличия ради высказывает сожаление, что Нахимову навязывают негодяев. И Павел Степанович тоже притворно вздыхает. Может быть, в первый раз в жизни он хитрит и играет роль человека, отягощенного непосильной заботой.

Михаил Петрович жалеет, что путь на шканцы "Наварина" для молодого командира корвета оказывается таким крутым. Он предлагает Нахимову взять в вахтенные начальники трех мичманов по своему выбору. Но даже перед Лазаревым Павел Степанович не выказывает радости, с деланным равнодушием называет Василия Завойко (мичман немного изучил людей с "Александра Невского"), Владимира Истомина (он получил производство за "Наварин" и как будто ходит без дела) и Панфилова (за которого уже хлопочет перед ним Завойко).

Матросы работают на "Наварине" с утра до ночи. Весь хлам, оставшийся после турецких солдат, выброшен за борт. Уничтожены следы грабительского хозяйничания команды "Проворного". Первого августа Нахимов приказывает поднять сигнал: "Готов к походу. Прошу разрешения явиться к адмиралу".

Он возвращается с приказом идти в море, надевает старый сюртук и неторопливо – а палуба горит под ногами! – выходит по правому борту на шканцы.

Завойко в роли старшего офицера неподражаемо важен. Расставив ноги, он стоит у шпиля с рупором под мышкой. Боцман ест его глазами и сжимает дудку.

– В пол ветра пойдем? Отличный марсельный ветер, – радуется второй офицер Панфилов.

– Отличный, мичман! – весело соглашается Павел Степанович и жестом приглашает Завойко действовать.

– Свищи наверх! – басит Завойко, и боцман, откозыряв, бегом пускается к грот-люку.

Дудка разливается серебристой трелью, топочут десятки босых грузных и легких ног. Бак и ют мгновенно заполняют белые рубахи и стриженые головы.

Боцман вскрикивает протяжное "пошел наверх", и марсовые цепляются загорелыми сильными руками за ванты.

Канаты плехта и даглиста, толстые, просмоленные, навиваются на шпили. Боцманмат, повторявший за командными словами "есть", особенно лихо выкрикивает "встал якорь".

Павел Степанович поднимает голову к реям. Самый ответственный момент. С берега глядит Лазарев, а англичане, конечно, станут зубоскалить, если случится заминка.

Нет, все идет лихо. Кливер поднят, матросы дружно тянут брасы, и можно отдать приказание рулевому, чтобы "Наварин" плавно покатился под ветер влево и сделал полуциркуляцию.

– Право руля! Одерживай! Одерживай, Сатин.

"Славный корабль!"

Павел Степанович назначает компасный курс и глядит, замирая, как распахнулись фок и грот, как вздуваются марсели. А слухом ловит всплеск воды за бортом.

"Славный всплеск, резвый, быстрый, под стать кораблю".

– Разрешите прибраться? – спрашивает Завойко.

– Прошу.

Сияя, Завойко склоняется и шепчет:

– До чего народ охоч у нас к работе.

Павел Степанович смотрит на ясное, почти благостное лицо Сатина у штурвала, на ревностные движения матросов, укладывающих снасти и вымбовки, на боцмана, подводящего железную цепь рустова к поднятому из ила разлапому плехту, и ощущает: все сейчас счастливы на корвете. Но он своего счастья и любви к морскому товариществу не должен выказывать. Он – командир корабля под андреевским флагом…

В море он скрывает волнение суровой требовательностью:

– Грязновато-с на палубе, мичман. Распорядитесь сделать большую приборку. Медь надраить.

Не только Лазарев, но и Кодрингтон выходит поглядеть, как "Наварин" будет убирать паруса и становиться на якорь после первого плавания с русским экипажем. У нового командира корвета много завистников-недругов, и еще больше среди офицеров обеих эскадр скептиков, спешащих согласиться, что щегольской уход Нахимова был случайной удачей.

Но Павел Степанович возвращается в Лавалетту, трижды проделав маневр постановки на якорь у других рейдов острова. И сначала все видят корвет одетым парусами до бом-брамселей. Он режет волны чуть кренясь, как гордый гигантский лебедь. Будто на нем совсем нет людей, и кажется, что командир запаздывает с маневром.

Но в таком обманывающем появлении есть сознательный замысел лихого капитана. Внезапно, перебивая шум работы в доках, прорезает воздух свисток. И мгновенно оседают паруса, мгновенно появляются в снастях торопливые фигурки. Потом белые крылья совсем исчезают, бухает в воду стопудовый плехт, и на корме, под неулегшейся пеной, взвивается флаг Российского военного флота.

– По хронометру рассчитывает время маневра Павел Степанович! восхищается Лазарев. – Вот-с, ученик превосходит учителя…

Еще три дня эскадра наблюдает, как "Наварин" одевается парусами. Такой быстроты и точности в отдаче и закреплении парусов, такого проворства матросов на русской эскадре еще не видали.

Адмирал Кодрингтон поздравляет Гейдена с прекрасной мыслью создать образцовое учебное судно.

– Вы собрали с экипажей ваших лучших моряков, граф? Мудро. А наши лорды Адмиралтейства только пишут проекты в пользу подобного начинания.

Гейден отмечает эту фразу в своей памяти для доклада царю. Она очень кстати после неприятного возмущения на "Александре Невском". Но чтобы любознательный Кодрингтон не обнаружил истины в подборе команды "Наварина", он в тот же день отправляет Нахимова в крейсерство.

– Счастливого плавания! – жмет руку Павла Степановича Лазарев. – Я с вами не расстаюсь. И дальше будем служить вместе.

Дни идут, складываются в недели и месяцы. Корвет посещает Патрасский залив – широкое тихое озеро, составляющее прихожую Коринфского залива. Моряки свыкаются с зелеными горами и снежными вершинами. Много раз скользит послушный корабль через узкие ворота – эти малые Дарданеллы – в залив. Здесь у острова Оксия 6 октября 1571 года дон Жуан Австрийский уничтожил двести турецких кораблей. В великом сражении Востока с Западом лейтенант Мигель Сервантес де Сааведра потерял руку и начал горькую жизнь писателя. А там, за архипелагом островов и голубых лагун, городок Миссолонги, в котором закончилась бурная жизнь другого гения человечества – Байрона.

В записях шканечного журнала штурман отмечает пеленги Капагросса и мыса Матапан, против которого сплошным каменным забором стоят опасные кораблям отвесные голые скалы. В записях много якорных стоянок – Навплии, Наполи ди Романья, где на голубом небе грозно выступают зубцы стен и башен, узорчатая венецианская каланча и пирамидальная гора Паламида.

Все ветры обдувают корвет у берегов древней Эллады. Надо держать людей наготове, потому что вихрь с лилово-розовых хребтов падает внезапно, как бешеный зверь рвет снасти; потому что так же внезапно может налететь тремонтана-негра, и тогда берега скроются в густых облаках, небо станет чернильно-черным и исчезнет линия горизонта под ливнем. Или небо будет белесым, колюче-холодным, и буря с ревом нагонит снежную метель.