Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

"Флора", – читает Нахимов на корпусе, копирующем размерения "Паллады". Рядом еще фрегат, потом несколько шхун. Двухмачтовый бриг стоит поодаль от берега, вооруженный рангоутом, и с баржи на его палубу поднимают орудия.

Соблазнительно отправиться и посмотреть на завершенную южными мастерами работу, но прежде следует осмотреть свою "Силистрию". Она заложена в другом конце верфи, и надо обогнуть целую флотилию тендеров. Видимо, Михаил Петрович остался верным своей любви к этим судам для проведения суровой морской практики… Ну что ж, Лазарев прав – каждому молодому человеку полезно наловчиться сначала на малых судах.

За тендерами Нахимов останавливается в недоумении. В переплете корабельного остова что-то незнакомое. Подводная часть почти плоская, корма круглая…

Перекрикивая стук топоров и визг пил, Павел Степанович окликает пробегающего рысцою лейтенанта.

– Простите, на минуту задержу вас. Каково назначение этого судна?

Офицер вежливо козыряет.

– Это, господин капитан 2-го ранга, будет стосильный пароход для буксировки вновь построенных кораблей в лиман.

"Так, разумно. Михаил Петрович опережает Петербург. Не потребуются дьявольские усилия гребных судов".

– Механический завод, значит, тоже устраивается?

– Проект имеется… Павел Степанович.

Круглоголовый, круглолицый лейтенант знакомо улыбается, и Нахимов порывисто протягивает ему обе руки.

– Истомин! Вас не узнать! Возмужали!.. От Константина вам привез письмо и посылку, кажется, книжную. Не ваш ли бриг-красавец?

– О, я еще только вступаю в командование тендером. "Фемистокл" предназначен Корнилову, тоже нашему "азовцу".

– Как же, как же, помню Владимира Алексеевича. Достойный офицер. Но мне говорили, что он на описи укреплений Босфора.

– Корнилов вернулся. Кстати, мы сегодня вечерком празднуем его награждение Владимиром четвертой степени. Если бы вы согласились, Павел Степанович… будут еще старшие офицеры – Авинов, Хрущев.

– Мне очень приятно возобновить знакомство с наваринцами.

Истомин провожает Нахимова к стапелю "Силистрии", расспрашивая о брате. На первой при Лазареве постройке линейного корабля сделано немного, и на площадке совсем мало леса. Видно, стройка безнадзорна. Истомин вдобавок огорчает рассказом о бедности верфи материалами. Да, Чигирь, привыкший к грейговским порядкам, слишком благодушно описывал жизнь Черноморского флота. Те трудности, о которых он рассказывал по документам века Екатерины и Потемкина, совсем не изжиты. Так быстро, как на Охте, нечего рассчитывать на спуск и вооружение "Силистрии".

Павел Степанович загибает пальцы, слушая истоминское исчисление недостач. Нет медных листов и белого железа. Транспорт с севера по году тащит железные детали. Немало трудностей и с работниками. Они надобны также в Севастополе, где роют сухие доки, прокладывают водопровод, возобновляют батареи.

– Я вас расстроил, Павел Степанович? Брат писал мне, как отлично и скоро сделали "Палладу".

– Что ж огорчаться, если беда общая. Дольше с Лазаревым потрудимся легче станет.

С юношеской горячностью Истомин подхватывает:

– Вы превосходно выразились. Мы все верим в Михаила Петровича и в славное будущее нашего флота.

Он прощается, снова повторяя просьбу посетить маленькое торжество, и Павел Степанович остается один возле своего корабля. Он решает ничего не записывать и не обращаться к строителям. Раньше нужно официально представиться главному командиру. Но завтра… завтра он потребует увеличить число плотников и притянет к работам свой полуэкипаж.

На обратном пути у адмиралтейства его нагоняет Чигирь.

– Лазарев приветствует. Сказал, чтобы сегодня командир "Силистрии" отдыхал, а завтра поутру являлся.

Пьют в этот вечер немного. Николаевцы расспрашивают о князе Меншикове и его деятельности во вновь созданном Главном морском штабе. Верно ли, что князь собирается насаждать солдатскую муштру? Сюда уже дошли вести о происшествии на эскадре Беллинсгаузена, и от Павла Степановича ждут подробностей. Как шла эскадра? Почему заметил опасность лишь концевой фрегат?

– Друзья мои, – молит Нахимов, – мне этот эпизод поперек горла – не могу о нем вовсе говорить. Одно хорошо – без дагерортского происшествия не скоро довелось бы возвратиться под команду Михаила Петровича. Лучше послушаем впечатления Владимира Алексеевича о Турции.

– Охотно, – отзывается Корнилов, – но сначала удовлетворите наше любопытство в отношении князя Меншикова.

В лице Нахимова изображается досада.

– Меншиков, Меншиков! Не по душе мне князь, следственно мнение мое будет пристрастно.

– Ваше мнение ценно как заключение моряка, пребывавшего в Петербурге довольно долго, – настаивает Корнилов. На его смуглых щеках выступают красные пятна. Он нервничает. – О Меншикове разно говорят; от отца я слышал, что князь храбр, бескорыстен и не лишен способностей; при разностороннем образовании это свидетельства в его пользу.

Корнилов словно вызывает Нахимова на спор. Но Павел Степанович добродушно усмехается.

– Беда, когда один остроумец наскакивает на другого. В Москве ныне проживает возвратившийся из-за границы знаменитый Чаадаев.

– Тот, которому посвящал мятежные стихи в прежнее царствование Пушкин? – любопытствует Путятин.

– Он самый. Только нынче Чаадаев других взглядов, скептический и злословящий посетитель Английского клуба. Ну-с, недавно Меншиков был в Москве и в клубе обратился к Чаадаеву. Почему-де тот не кланяется, не узнает старого знакомого. "Ах, это вы, – ответил Чаадаев. – Действительно, не узнал. Мундир попутал – прежде был у вас красный воротник". Меншиков объяснил: "Адмиральские воротники черные, а я возглавляю флот". – "Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли". – "Что ж, не черти горшки обжигают" – отвечает князь и от Чаадаева ретируется, но тот успел дать еще залп: "Да, разве на этом основании".

Павел Степанович обводит застольное общество повеселевшими серыми глазами и заливается неудержимым смехом.

– Так, получив черта, и удалился наш князь{4}!

Анекдотом офицеры смущены, и, кроме Истомина, никто не вторит смеху рассказчика. Авинов цедит:

– Чаадаев, кажется, вышел в отставку ротмистром. Не пристало ему издеваться над одним из первых людей империи.

А Корнилов с принужденно-вежливой улыбкой уверяет:

– Эта история по меньшей мере неубедительна для определения качеств князя.

– Вы думаете? – сердито и громко переспрашивает Павел Степанович. – Не дай вам бог на деле убедиться в противоположном утверждении.

Холодок после рассказа Нахимова недолго связывает компанию. В другом конце стола Чигирь вовремя произносит вычурный и двусмысленный восточный тост.