Афанасий Коптелов - Великое кочевье

Гость повторил свою просьбу.

— Выручи старого дружка, — говорил он. — Сам знаешь, я покупаю у тебя ячмень лет тридцать. Деньги я заплачу сейчас.

— Куда мне теперешние деньги, бумажные, — они же тлен есть. Ты сам разумеешь, что на бумажку надежа, как на верткий ветер.

— Вчера ты вроде соглашался продать.

— А сегодня передумал.

— Яму не хочешь раскапывать? Ну, продай из нового урожая. Я подожду.

— На новый-то урожай опять какую-нибудь статью придумают. Даже убирать неохота.

— Я тебе по старой привычке своих работников пришлю, пусть лето поработают.

— Что ты, паря, что ты! — замахал руками Калистрат Мокеевич. — Меня и так прозвали первым сплататором.

— Да ведь работники-то за мной будут числиться, — успокаивал Сапог собеседника. — Так всем и говори.

— А ты не боишься, что тебя завинят?

— Я по доброй воле с дороги не сойду.

— Мы тоже не посторонимся.

Солнце повернуло на запад. Угасающий луч проник в низкий сарай, теперь напоминающий тесную пещеру, зажег глаза собеседников, которые в эту минуту, угрюмо нахохлившись, походили на ночных хищных птиц.

— Ты пошлешь каких-нибудь лодырей.

— Дружка не обману, хороших работников дам.

Бочкарев подвигал косматыми бровями и махнул рукой, словно делал большое снисхождение:

— Ладно. Куда, паря, тебя деваешь! В Писании сказано; «Просящему у тебя дай». Опять же: «Для дружка — сережку из ушка». Наскребу ячменишка-то маленько.

День начинался звонками станционных колоколов, кондукторским свистом, гудками паровозов и угасал под те же звуки.

Поезд мчался в Москву. За окном вместо гор — мягкие склоны, бесчисленные березовые рощи. В вагон врывался запах проснувшихся полей, молодого, еще не потерявшего клейкости березового листа.

Ученики алтайской совпартшколы с утра до вечера толкались в проходе. Ярманка Токушев не отходил от окна.

На каждом километре столько нового, интересного!

Токушев громко хохотал от радости и часто вскрикивал от удивления. Степенные пассажиры, соседи по купе, благосклонно улыбаясь, отвечали на его бесчисленные вопросы.

Москва встретила экскурсантов солнечным днем, уличным шумом. Ярманка подумал: «Яманай привезти бы сюда… Пусть бы поглядела, какой город Москва!»

Экскурсантов разбили на группы, дали переводчиков — студентов Коммунистического университета трудящихся Востока. Ярманка попал в группу якутки Кес Одоровой. Она была низкоросла, смуглолица, с узкими веселыми глазами. Жесткие черные волосы острижены чуть пониже ушей.

В первый же день, по пути на завод, она расспросила алтайцев об их горной стране.

— Мне домой, в Якутию, на летние каникулы ездить невозможно: все время уходит на дорогу. Я на следующее лето к вам приеду. Работа для меня найдется?

— О, работы много! — ответил Ярманка. — А какие у нас горы красивые! Озера!

— Поймут ли алтайцы якутку?

— Маленько поймут. А мы тебя подучим.

В механическом цехе он отстал от своей группы. Его заинтересовали токарные станки. Он никогда не поверил бы раньше, что железо можно резать, точно кожу, пилить, как дерево. Он погладил станок, пощупал стружку и щепотку положил себе в карман.

— Эта машина что делает?

Молодой токарь с ковыльным пушком на верхней губе, с бритой головой, вглядываясь в разрумянившееся лицо дальнего гостя, ответил:

— Машины делает.

Токарь хотел объяснить, что он вытачивает, но Ярманка, заметив в противоположном углу цеха огромный сверлильный станок, стоявший на одной блестящей ноге, бросился туда.

— Ой, какая машина! С глазами! — воскликнул он, показывая на голубые углубления с надписями.

Станок легко приподымал вторую ногу, повертывался, наступал на чугунный круг и, в виде следа, оставлял круглое отверстие.

Тем временем экскурсанты ушли. Ярманка потерял выход и бродил между станками до тех пор, пока не запел гудок — перерыв на обед.

Кес Одорова вернулась за парнем.

— Заблудился? — с легкой усмешкой спросила она своим звонким голосом. — Не отставай от меня. Я здесь не впервые.

Девушка взяла его за руку и придержала, чтобы он не бежал быстро.

— Я над тобой посмеялась, а сама в ваших горах тоже могу заблудиться.

— Со мной не заблудишься, — ответил Ярманка, — я горы знаю, как свои пальцы.

Красная площадь. Много Ярманка слышал и читал о ней, засматривался на снимки в книгах и газетах. Он думал о Красной площади, как о святыне, потому что там — вечный дом Ленина. И вот теперь он, взволнованный и счастливый, стоял на этой площади. Впереди и позади него — сотни людей, мужчин и женщин, старых и молодых. В фуражках и шляпах, в косматых папахах и тюбетейках, в простых платках и шелковых косынках, в полосатых халатах и черных пиджаках, в легких пальто и военных гимнастерках, в широких платьях и вышитых рубашках. Они приехали сюда со всей страны, больше — со всего света. И все шли к Ленину. Все думали о нем, будто мысленно советовались с ним, другом всех, кто живет своим трудом.

Ярманка осматривал Красную площадь. Раньше он не думал, что она огромна, как поле, и чиста, как дом.

Лучи солнца отражаются в ее влажной каменной поверхности. Вдали — пестрые луковицы Василия Блаженного. Так и кажется, что собрали лепестки всех цветов из долин и гор, чтобы украсить эти купола. Ярманка вслушивался в каждое слово Кес Одоровой… Она рассказывала о том времени, когда строили эту церковь. Ох, и давно это было! Еще до того, как алтайцы присоединились к России, чтобы спастись от кочевников, набегавших с юга и все предававших огню и мечу. И эти зубчатые стены Кремля тоже построены давно. Русские потому и отстояли свою землю, что они были дружны и храбры, умели строить дома и крепости, умели делать оружие, умели воевать. Теперь они учат строительству всех кочевников. Ленин велел делать это. Хорошо! Очень хорошо. Машина — от Ленина. Электрический свет в городах — от Ленина. Книги — от Ленина. Вольная жизнь для бедных людей — от Ленина. Товарищества — от Ленина. Все — от Ленина.

Вот теперь и идут к нему люди-братья со всех концов советской земли.

Ярманка вспомнил, как пели в его родных горах, и шепотом повторил:

Он входил в вечный дом Ленина и без напоминания снял фуражку. По бокам стояли молодые парни в военных гимнастерках, с винтовками в неподвижных руках. Казалось, что они старались не дышать, чтобы не нарушить его покой. И люди шли бесшумно — не было слышно ни шагов, ни дыхания, ни шелеста одежды.

Ильич лежал с закрытыми глазами, и Ярманке показалось, что он только что прилег отдохнуть после долгой и тяжелой работы. Если подождать, то он встанет, посмотрит обязательно на него, Ярманку Токушева, и заговорит: «Откуда ты приехал, товарищ? Как там у вас жизнь на Алтае?» Про ячейки партии, про комсомол, про школы и больницы, про новые избушки в новых селениях — про все спросит. И Ярманка ответит просто, как родному отцу: «Делаем все, как ты говорил».