Любовь Воронкова - Сын Зевса

Александр не мог этому поверить. Нет, невозможно. Тогда, значит, Олимпиада знала, что так будет, и, может быть, хотела этого?

– И еще…

– Ну, говори, говори.

– Что она надела ему на голову золотой венок…

– Кто видел это?

– Не знаю. Только всюду говорят об этом, шепчутся. И еще…

– Продолжай.

– Говорят, что и ты хотел смерти Филиппа.

– Я? О Зевс и все боги! Я хотел его смерти?! – Александр застонал, будто и его, как отца, ударили кинжалом. – Это я-то хотел его смерти? Чем же я прогневал богов, что они позволяют людям бросать на меня такую черную тень?

Гефестион положил ему на плечо свою теплую твердую руку.

– Спокойней, Александр. Давай подумаем, давай припомним, не сказал ли ты каких-нибудь неосторожных слов, не подслушал ли их какой-нибудь злодей.

– Я говорил много дерзких слов отцу. Но я говорил это ему в лицо. Как я мог пожелать ему смерти, когда мне так нужна его жизнь!

– Ты же знаешь, что Павсаний без конца жаловался на Аттала, приставал с этим к царю, ходил к мачехе твоей, Клеопатре. Он ведь и к тебе приходил, помнишь?

– А!

Александр вспомнил.

Он читал «Медею» Еврипида. Захваченный трагической судьбой Медеи, неукротимой страстью ее характера, накаленными строфами Еврипидовых стихов, он вышел к Павсанию, повторяя вслух:

Тут он встретил внимательный взгляд Павсания и умолк. Александр даже не выслушал как следует его жалобы. Что он мог сделать? Чем помочь? Отец тогда только что назначил Аттала полководцем. Александр – сын Олимпиады, ему ли бороться с Атталом?

Неужели эти строки Еврипида и подхватил Павсаний?

Отец обижал Александра. Но он же и любил его! Разве не сказал он однажды со слезами:

«Ищи себе другое царство, Македония для тебя слишком мала!»

Разве не уступил он Александру славу победы при Херонее? Разве не беседовали они иногда о самом сокровенном – о будущих делах государства, о военных планах, о тайнах политических действий царя-полководца? Кому доверял свои думы Филипп, кроме сына?

«…Пусть боги оградят тебя от того, что пришлось пережить мне, чтобы тебе никогда не пришлось каяться в содеянном, чего уже нельзя вернуть» – вот какие слова говорил ему отец!

– Значит, это я натолкнул Павсания на убийство? – с ужасом спросил Александр.

– О нет! О нет! – решительно возразил Гефестион. – Может быть, он подслушал твои слова и счел тебя союзником в этом деле. Но натолкнули его на убийство другие люди. Линкестийцы. Они. Только они. Им нужна царская власть. Убить отца, опорочить сына – вот путь их действий.

– Спасибо, Гефестион. Клянусь Зевсом, мне так нужна твоя дружба.

– Я всегда буду возле тебя, Александр. Пока не уведет меня смерть. Или пока ты сам меня не прогонишь.

– Я прогоню тебя немедленно. Иди и ложись спать.

– Ложись и ты. Светает.

Высокая фигура Гефестиона исчезла за толстой занавесью.

Александр вздохнул:

– Разве есть у меня время спать теперь?

Он вышел во двор. Квадрат лунного света лежал на старых каменных плитах. Осенние звезды низко висели над черными вершинами гор, и то одна, то другая падали с неба.

Над стеной, окружающей дворец, лунно поблескивали острия копий. Это стража стоит. Так же, как стояла, когда во дворце спал Филипп. Прохладный ветер, спустившийся с гор, перебирал густые кудри Александра, откинутые со лба. Это приятно успокаивало.

Светлая фигура под покрывалом неожиданно появилась из темных глубин дворца и остановилась на лунных ступенях. Рука, сверкнувшая огнями драгоценных колец, откинула покрывало.

– Мать!

Олимпиада улыбнулась, торжествующе приподняв подбородок. Александр подошел к ней.

– Ты похоронила Павсания?

– Да, – ответила она, – я похоронила Павсания. Я зажгла ему костер над прахом Филиппа!

Александр быстро оглянулся: не слушает ли их кто-нибудь? Но Олимпиада и не думала таиться.

– Да. Это сделала я! – громко сказала она. – Я похоронила убийцу Филиппа и надела на него золотой венок!

Александр молча глядел на нее.

– Да, – продолжала Олимпиада в каком-то странном торжествующем веселье, – это сделала я. И лошадей для Павсания приготовила я. Пусть все знают об этом. Дочь эпирских царей, потомков Ахиллеса, безнаказанно оскорблять нельзя. Я рукой Павсания убила Филиппа.

Александр смотрел на нее с горьким чувством жалости. Нет, она не убивала Филиппа ни своей, ни чужой рукой – убийцы не провозглашают во весь голос о своем преступлении. Она не успела и не сумела отомстить Филиппу. И теперь это осталось ей на всю жизнь – острая горечь неотомщенной обиды.

– Не щади своих врагов, Александр, – сказала Олимпиада, словно заклиная его, – не поддавайся жалости и лукавым речам. Всех, кто может тебе помешать, всех, кто может стать на твоем пути, – а их немало! – убивай не раздумывая. Убей Аттала. Убей Клеопатру, убей ее сына. Убей Аминту. Только тогда ты, царь македонский, сможешь остаться царем. Запомни!

Она секунду глядела ему в глаза. Потом снова накинула покрывало на голову и неслышно исчезла в тени портика.

Сколько злобы, сколько жестокости! Александр не щадил врагов в бою, но убивать безоружных…

Александр, нахмурясь, смотрел ей вслед. Стены дворца, деревянные колонны, плиты под его ногами с проросшей травой по краям, деревья с застрявшими в ветвях звездами, – все повторяло только ему слышными голосами:

«Запомни… Запомни… Запомни!..»

И Александр запомнил.

Только этот час перед рассветом, когда вся природа затаив дыхание ждет наступления утра, только этот час был тихим в древнем городе. Но лишь озарились вершины гор, лишь золотые стрелы светлого бога Гелиоса пронзили глубокую синеву неба, улицы снова заполнились народом.

Толпы прибывали отовсюду – из дальних селений, из городов. Шли пастухи с горных пастбищ, шли из лесов звероловы.

И опять забурлили возбужденные голоса. Теперь нашлись люди, которые вспомнили Аминту. Аминта – сын старшего брата покойного царя. Филипп отнял у него царство. Так пусть же теперь восторжествует справедливость, пусть Аминта получит царский венец, принадлежащий ему по праву!

Вспомнили о маленьком сыне Клеопатры. Вот кто должен царствовать! Многие вельможи, которые в угоду царю Филиппу насмехались над Олимпиадой и не стеснялись показывать ей свое презрение, теперь страшились ее мести. Все знали дикий и мстительный ее нрав. Так пусть будет царем сын Клеопатры, Клеопатра им не опасна.

– Сын Клеопатры? – возражали другие. – Да разве он или Клеопатра станут у власти? Царство захватит ее дядя, Аттал. Кто хочет царем Аттала?