Джинн Калогридис - Огненные времена

Я так долго спала и не просыпалась, сколько они меня ни будили, что они боялись, что я умру – от того удара по голове, что мне нанес один из грабителей. Мать Жеральдина, самая благочестивая и сострадательная из всех женщин, провела всю последнюю ночь в молитвах у моей постели.

Я была очень слаба, но тут до меня вдруг ясно дошло, что мне угрожает, и я подняла руки к голове, боясь, что наткнусь на свои длинные, уложенные кольцом косы. Если они уже увидели, что волосы у меня не острижены, то поняли, что никакая я не монашка. Как же я обрадовалась, когда обнаружила, что голова моя по-прежнему покрыта белым апостольником. А покрывало, аккуратно сложенное, лежало в углу.

Если сестра Мадлен и заметила волосы у меня под апостольником, она не подала виду, а вежливо спросила:

– Но как случилось, сестра, что вы оказались в лесу одна?

Конечно, совершенно неслыханно, чтобы женщина, к тому же еще и монахиня, путешествовала в одиночку. Мучительно искала я, что бы ответить, но не придумала ничего. Несколько секунд я молча глядела на нее, а потом сказала:

– Не знаю.

– Не помните? – У сестры Марии-Мадлен меж бровей появилась складочка. – Ах, бедняжка! Кто знает, что эти негодяи с вами сделали – а может, и с другими вашими сестрами! Вас били только по голове? Или, может…

Последняя мысль показалась ей столь ужасной, что она не осмелилась ее даже озвучить.

– Да, не помню, – откликнулась я, как эхо, благодарная ей за то, что она дала мне такое объяснение, какое могло извинить все.

Но оно не могло объяснить, почему у меня такие волосы. Поэтому когда она покинула меня, отправившись на вечернюю молитву, я стянула апостольник, взяла маленький нож, лежавший возле тарелки с пиявками рядом с моей лежанкой, и при мерцающем свете свечи обрезала свои волосы, которые росли нетронутыми с самого моего рождения. Обрезанные волосы я бросила в огонь. Увидев, как они свиваются кольцами, смердят паленым и исчезают, я с омерзением узнала этот ужасный запах и подумала о Нони.

На следующий день я чувствовала себя гораздо лучше, так что смогла встать и воспользоваться ночным горшком, стоявшим в углу. Но, разумеется, мне и в голову не пришло отправиться вместе с остальными монахинями на молитву в часовню: ведь это тотчас бы разоблачило мое невежество и ужасное знание латыни. Моя сиделка, Мадлен, не проводила около меня весь день. Она лишь принесла мне поесть, а потом унесла посуду.

Однажды, когда Мадлен в комнате не было, в дверях появилась аббатиса. С улыбкой она спросила:

– Можно войти?

– Конечно! – воскликнула я, собираясь встать.

Ведь она была, несомненно, благородного происхождения, а я – простая крестьянская девчонка. Но она дала мне знак сесть, и я откинулась на подушки. Аббатиса спокойно уселась у моих ног.

Что касается сестры Мадлен, то я интуитивно чувствовала, что она – искренняя девушка, которая никому не желает зла. Так подсказывало мне мое ясновидение, когда она сидела около меня. Но аббатиса…

Что лежит на сердце у аббатисы, я не могла ни почувствовать, ни увидеть – словно невидимая стена была воздвигнута вокруг нее. И это несмотря на большую любовь и доверие, которые я к ней испытывала с той ночи, когда она спасла меня. Возможно, она разоблачила меня, сказала я себе. А может быть, она или кто-то из сестер видели у меня на шее золотой амулет. Они ведь обрабатывали мне плечо. А может быть, кто-то из них видел мои длинные волосы до того, как я их обрезала.

Словно не замечая моей неловкости, аббатиса ласково сказала:

– Меня зовут мать Мария-Жеральдина-Франсуаза. А вас?

– Мари, – сказала я автоматически, а потом исправилась. – Сестра Мария… Франсуаза.

Имя «Сибилль» я произнести не осмелилась. В то же время имя «Мари», «Мария» было так распространено, что никак не могло меня выдать. В ужасе я добавила к нему вторую часть имени аббатисы, просто по ошибке.

Но она радостно распахнула глаза:

– Сестра Мария-Франсуаза! Наконец-то мы по-настоящему познакомились!

И с внезапным сильным чувством схватила мои руки – мои грубые, заскорузлые руки – своими гладкими ручками с чистыми, подровненными ногтями и поцеловала меня в щеку.

– Простите меня, дорогая сестра, – продолжала она, – что я не пришла к вам и не представилась вам раньше. Но вы были так слабы, что я подумала, мне будет лучше не приходить к вам сразу после того, как мы вынесли мертвых…

– Мертвых! – эхом откликнулась я, прервав ее. Я тут же вспомнила ужасный запах, преследовавший меня в первую ночь моего пребывания в монастыре. – Да, сестра Мария-Мадлен сказала мне, что-то кто-то умер в соседней комнате.

– Увы, не в одной лишь соседней комнате. Чума унесла более шестидесяти наших сестер-францисканок, – сказала она как о чем-то самом обыкновенном и, увидев выражение моего лица, объяснила: – Похоронить их было некому, поэтому с позволения епископа мы делаем это сами, с помощью нескольких добрых монахов-бенедиктинцев, тех, кому Господь сохранил жизнь. Так что приношу извинения за этот запах. Вскоре, когда первоочередная задача будет выполнена, мы сможем приступить ко второй: пополнению нашего монастыря. Вот почему я пришла к вам сегодня. – Она замолчала и склонила голову так низко, что я видела лишь ее веки, а не глаза. Улыбка сошла с ее лица. – Сестра Мария-Мадлен сказала мне, что вчера у вас были затруднения с памятью. Память вернулась к вам?

– Простите меня, но… нет…

– Но вы вспомнили свое имя. Может быть, вспомните и что-то еще? Например, монастырь, из которого вы ушли? Имена сестер, сопровождавших вас?

– Я… Нет… Простите.

– Наверняка вы проделали долгий путь. Правда, на вас облачение францисканской монахини. Но в эти дни нас осталось так мало… Ближайший отсюда женский монастырь находится, кажется, в Нарбонне. Но после чумы новости доходят так медленно. Не знаю даже, осталась ли там в живых хоть одна из сестер.

Тут она подняла голову, показав мне свое вытянутое лицо и серьезные, проницательные глаза. Она смотрела на меня так пристально, что я смутилась.

– Нарбонн? – Я не знала, что сказать. Если я выживу, мне надо будет изо всех сил поддерживать ложь, которую предложила мне сестра Мария-Мадлен. – Матушка, я не хочу приносить вам осложнения, но я просто не помню.

– Ах! – воскликнула она, и за ее восклицанием скрывалось, кажется, слишком многое. – Что ж, в таком случае я напишу туда и спрошу сестер, знают ли они сестру Марию-Франсуазу… Хотя в этом ордене это такое распространенное имя! Это самое меньшее, что я могу сделать для того, чтобы помочь вам найти свой дом.

Она поднялась, собираясь уходить, но, уже повернувшись ко мне спиной, вдруг остановилась и снова обернулась ко мне. Я постаралась встретить ее взгляд как можно более невозмутимо.