Джинн Калогридис - Огненные времена

– Вот женщина, которая храбрее их всех! Молитесь за меня, когда я погибну, сестра!

Мы постояли, пропуская волну беспорядочно отступающих людей, а затем медленно двинулись вперед. Мой защитник был в тяжелых доспехах, с боевым топором в руке. Другой рукой он держал перед собой щит. Пока я пряталась за ним, три стрелы вонзились в щит. И всякий раз громкий удар стрелы о щит и следовавшее за ним содрогание дерева и металла заставляли меня подпрыгивать, хотя осознанного страха я не испытывала.

Солнце поднималось все выше, и туман стал редеть. Выглянув из-за широкого бока рыцаря, я увидела то, что осталось от наших солдат. Несколько кучек французов – все сплошь дворяне – да еще несколько немецких маркитантов все еще держались на ногах. Но отряд, начавший отступать первым, сказал нам правду. Повсюду были англичане – грязные, вонючие. Они вытаскивали оружие из тел убитых французов. Увидев это, мой рыцарь поднял свой боевой топор и ринулся в бой.

Но тут же, не успев среагировать, споткнулся о препятствие, распростертое прямо у наших ног: то был красивый молодой дворянин. В полном боевом облачении, он лежал на спине и смотрел широко распахнутыми глазами, удивленно приоткрыв рот.

Рядом, поскуливая, перебирая передними ногами, тщетно пытался встать на ноги конь этого дворянина. Его не защищенный броней крестец был пронзен стрелой, и задние ноги совсем отказали ему. Красивая попона, вышитая золотыми и голубыми нитями, была вся в крови. Не в силах вынести боль, конь скалил зубы и закатывал безумные глаза.

– Сейчас, сейчас, – ласково сказал наш рыцарь павшему молодому воину.

Сам же он, падая, успел сгруппироваться и теперь, опираясь одной рукой о коня, а другой о меня, смог подняться на ноги, хотя и со стоном и лязгом доспехов.

– Давайте-ка подымем вас, сеньор, – сказал он дворянину и с поразительной силой начал подымать упавшего молодого человека.

Но выражение лица красивого юноши нисколько не изменилось. Глаза по-прежнему глядели куда-то вдаль, а тело безжизненно обвисло. Голова запрокинулась назад, и тогда мы увидели, что она расположена к телу под каким-то странным углом.

– Проклятье! – воскликнул старый рыцарь, бережно опуская юношу на землю. – Проклятье! Да у него сломана шея!

Потом неожиданным быстрым движением он ударил топором по горлу несчастного коня. Кровь хлынула ручьем, и бедное животное немедленно пало. Его страдания наконец прекратились.

Именно тогда я более четко увидела простиравшуюся перед нашим взором картину. Все поле было усеяно телами павших. Мертвые или умирающие лошади и лошади, потерявшие своих седоков, павшие рыцари, многие из них – задавленные телами собственных коней, другие же – убитые ударом меча или боевого топора. И повсюду, повсюду – из тел людей и тел животных, из тел, прикрытых доспехами, и тел, не прикрытых доспехами, – торчало оперение английских стрел. И стрелы эти были такие длинные, что, вонзись такая мне в темя по самое оперение, острие ее оказалось бы ниже моих колен.

Тут солнце засияло ярче, и мое физическое зрение стало более ясным. Из-за месива окровавленных тел идти вперед было практически невозможно.

Прямо между нами, чуть не оглушив меня пронзительным свистом, пролетела стрела. Рыцарь среагировал на нее, подняв щит между нами.

Вдруг, неожиданно соскочив с трупа коня, на нас набросилась какая-то темная фигура. Ахнув от ужаса, я вся сжалась, видя, как враг напал на моего защитника. Нападавший был англичанином явно недворянского происхождения, с ржавой миской вместо шлема на голове и совершенно изрешеченной кольчугой, прикрывавшей грудь. Обеими руками занес он окровавленный топор и со всей силой ударил.

Подлое оружие и подлый человек. Он дико зарычал, сверкнув безумным взором; мой француз был обречен.

Его прекрасный щит принял первый удар, и он попытался, мой рыцарь, нанести ответный удар своим отлично начищенным топором. Но сила удара заставила его опуститься на одно колено. Он хотел замахнуться снова, но не смог, и следующий удар противника вынудил его упасть. Доспехи же были слишком тяжелы для того, чтобы он мог подняться без посторонней помощи.

Для чудес есть свое место и время, и не я управляю ими. Как бы отчаянно ни хотела я вмешаться, смертный час француза настал.

Когда был нанесен смертельный удар, я опустилась на колени около него, закрыла глаза и начала молиться, громко, чтобы он услышал, испуская свой последний вздох.

Теплая кровь забрызгала мое лицо, прекрасное и нежное, как утренний туман. Открыв глаза, я посмотрела в глаза английскому солдату, который снова занес свой топор и приготовился ударить меня.

Сложив ладони перед собой, я почувствовала, что совершенно спокойна. Я ясно увидела внутри себя силу, уходящую сквозь ничего не ведающего солдата.

– Продолжайте свое дело, если хотите, – спокойно сказала я ему. – Продолжайте, я не боюсь. Но сначала вы должны узнать, что Святая Мать любит вас.

На грязном лице англичанина появилось удивленное, даже недоуменное выражение. Медленно опустил он топор, а потом вдруг побежал прочь, словно попал под удар хлыста.

Я поднялась и побрела в тяжелом от крови и грязи платье между тысяч и тысяч трупов, лежавших и по ту и по другую сторону. Их было так много, что ни одно сердце не способно выдержать такого зрелища. Но мне не оставалось иного выхода, как очерстветь сердцем. Справа от меня один человек кричал от боли, баюкая раненую руку, и мне пришлось схватиться за него, чтобы устоять на ногах, когда я поскользнулась на блестевших на солнце внутренностях другого человека, который был еще жив и громко стонал. И это были лишь две песчинки на огромном полотне самых жутких страданий, которые только можно себе представить. Невольно я подумала о том, что лишь не испытавшие подобного могли произносить слово «слава» применительно к войне.

Со всех сторон вокруг меня возникли английские лучники, вылезшие из-за оград и наспех построенных укрытий. Они начали вытаскивать стрелы из мертвых тел, упираясь в них ногами. Показались и английские пехотинцы, те же самые простолюдины, что прошли через Каркассон и спалили дотла весь город. Они преследовали отступающих или воевали с небольшими кучками французов, еще продолжавших оказывать сопротивление. На меня они не обращали никакого внимания, как будто я была приблудной, безобидной собакой, случайно попавшей на поле боя в разгар сражения.

За моей спиной вновь зазвучали трубы. То была пехота, не конница: я услышала топот сапог. А боевые лошади разбрелись по поросшим травой склонам холмов у города.

Услышав трубы и топот пехотинцев, лучники оглянулись и вновь побежали в свои укрытия, а английские пехотинцы с боевым кличем ринулись навстречу приближавшимся французам.