Александр Нежный - Огонь над песками

Переступив порог кабинета, Полторацкий плотно закрыл за собой дверь и сказал:

— Не женщина, а прямо птица какая-то, правда! Это кто?

Хоменко сидел за столом, обеими руками обхватив голову.

— Птица… — он буркнул. — Эта вот птица твоего Даниахия и заманила.

— Нашелся?

Зябко поеживаясь, Хоменко встал, обошел стол и уселся напротив Полторацкого, острыми своими коленями касаясь его колен. Некоторое время он сидел молча, прикрыв тяжелыми веками круглые черные глаза с пожелтевшими белками. Затем крепко потер ладонью лоб, откашлялся и гулко, как в бочку, проговорил:

— Малярия, ч-черт… На улице дышать нечем, а меня трясет. Во, брат, комедия! — Но вздохнул он при этих словах невесело и, невесело же взглянув на Полторацкого, кивнул. — Нашелся… Здесь он у меня, я ему сейчас очную ставку с этой птичкой устрою. Знаменитость, между прочим… мисс Носова — не слыхал? Ну как же! Про нее в цирке знаешь, как объявляют? Известная укротительница змей мисс Носова с ее чудовищным пятипудовым удавом!

— Не удав, а целая гидра, — усмехнулся Полторацкий. — А деньги? Пятьдесят тысяч — при нем? — спросил он, будучи однако совершенно уверен, что у Данахиня не осталось и копейки.

— Н-ну, Паша, ты меня удивляешь… Ты ведь ее видел? Видел, — утвердительно произнес Хоменко и палец поднял.

Полторацкий пожал плечами.

— Ерунда какая-то… Разумный человек — и на тебе!

— Сбесился, — исчерпывающе объяснил Хоменко. Сильную дрожь его тела ощутил коленом Полторацкий и сказал:

— Ты бы полежал, Лексеич.

— Надо, — отозвался Хоменко. — Вот к вечеру она за меня всерьез возьмется, и я упаду. — Он тяжело глянул па Полторацкого. — У Фролова в Кизыл-Арвате бой был, ты знаешь?

Полторацкий кивнул:

— Знаю. Сегодня с ним по прямому проводу разговаривал… вместе с Шумиловым. Завтра Совнарком… завтра решим — отозвать его или оставить еще.

— Ну-ну, — покачал головой Хоменко, — ну-ну… Раздражение мгновенно вскипело в Полторацком, он помолчал, опустив глаза, и лишь потом ровным голосом произнес:

— Ты поясней, если можешь. У меня времени нет загадки твои разгадывать.

— Загадки? Какие загадки, окстись, Паша… Я грешным делом всего-навсего о том подумал, что решите вы, как всегда, правильно… — не без яда произнес Хоменко, — у нас иначе и быть ие может, только…

Он остановился, и Полторацкий, не выдержав, поторопил его вопросом:

— Что — «только»?

— Только Фролову, я думаю, нам с тобой помочь будет уже трудно, — кладя горячую руку Полторацкому на колено, тихо промолвил Хоменко, и круглые птичьи, близко поставленные глаза его взглянули с болью. — Я кое-что получил сегодня оттуда… из Закаспия… У меня там человек один очень толковый есть, — пояснил он, встав и подойдя к столу, — он сообщает… словом, так: стачечный комитет в Асхабаде уже создан… во главе — Фунтиков. Знаком?

— Немного… Лицо такое длинное и усы вверх, — движением пальца показал Полторацкий как именно закручены фунтиковские усы. — Не дурак… Поговорить умеет и любит…

— Вот и заговорил их там! А тут еще Фролов отчебучил… Через всю Хитровку — рабочий район, ты знаешь — в конном строю, да с плакатами, а на плакатах надпись: «Смерть саботажникам!» И баба его с ним, и у бабы тоже плакат…

— Какая баба, — возразил Полторацкий. — Жена…

— Да хоть бы и жена, — еще больше рассердился Хоменко, — на кой ему ляд ее на коня сажать да еще с плакатом? Словом, так, — взял он со стола и потряс в воздухе какой-то бумагой, — я тебе официально как народному комиссару сообщаю… Я имею точные сведения, что из Аскабада в Кизыл-Арват двинулся эшелон… Полагаю, что по фроловскую душу поехали.

— Когда?

— Сегодня утром. Завтра там будут, и честно тебе скажу, не хотел бы я на месте Фролова оказаться, не хотел бы!

— Предупредил?

— Депешу-то я послал… не Фролову, нет, она до него все равно не дойдет… Телеграфисты в Закаспии уже на сторону смотрят. Вот этому, — ткнул он пальцем в стол, в ящик которого убрал бумагу с донесением, — своему человеку отправил. Наказал непременно с Фроловым связаться и сообщить. Он сделает… все, что возможно, сделает, тут я вполне уверен. Боюсь, правда, возможностей у него не густо осталось. — Он сунул руки себе под мышки, ссутулился, сжался и исподлобья глянул на Полторацкого — Холодно…

— Не ко времени занемог, Лексеич, — отозвался тот. — Ты хоть таблетки-то какие пьешь?

— Пью. Да толку от них — желтею только и глохну. Погоди, — остановил он Полторацкого, у которого был уже наготове вопрос о Даниахии-Фолианте. — Ты вот что — ты соседа, подполковника этого, когда в последний раз видел?

— Когда? Да в тот день… в тот вечер, пожалуй… Ну да, точно: с тех пор и не видел.

— Так вот они нашего брата учат! — отшвырнув стул, метнулся из-за стола к окну Хоменко и, стоя к Полторацкому спиной, повторил сдавленным голосом: — Вот так нас, раздолбаев, и учат… Мало учат! Зайцев удрал… Этот теперь как в воду канул…

— Павел Петрович?! Постой, постой, Лексеич, ты не торопись только, ты вникни… Ну, не видел я его — и что? Я его и раньше-то не очень примечал… У него семья в Асхабаде, он мне говорил, он туда уехать мог… взял отпуск и уехал, очень просто! Или гостит у кого-нибудь, или в командировку отправили… Ты хоть узнал?

Только вздохнул в ответ Хоменко и, как бы истощив все силы, неверными ногами побрел от окна к шкафу, слабой рукой отворил дверцу, нашарил куртку и с трудом набросил ее на плечи.

— Холодно мне…

Затем он опять уселся за стол, опять обхватил обеими руками голову и тихим голосом велел Полторацкому слушать его внимательно и не перебивать. Начал он с инженера Борисова.

— Тот самый, — тихо и медленно говорил Хоменко, изредка прикрывая глаза с пожелтевшими белками, — всеобщий знаток горного дела…

Инженер Борисов к разговору в следственной комиссии отнесся пренебрежительно. Доходили сведения, что даже в кругу не очень близких людей он весьма насмешливо отзывался о неуклюжих, по его словам, попытках Хоменко (со снисходительной барственностью щуря сиреневые глаза, инженер Борисов иначе как красным или коммунистическим сыщиком его не называл) навязать ему участие в тайном сообществе, замыслившем ниспровергнуть в Туркестане Советскую власть. По словам инженера Борисова, подобное сообщество есть всего-навсего продукт воображения местных Робеспьеров, кошмар их горячечных сновидений и метания нечистой совести. Его высказываниям, одаако, сопутствовало рассчитанно-неопределепное пожатие плеч, коим он как бы указывал на собственное затруднительное положение — положение человека, из долга чести принуждешюго говорить именно так и тем самым впервые в жизни с немалыми душевными усилиями совмещающего такие понятия, как ложь и честь. Короче: два секретных агента взяли под неусыпное наблюдение ииженера Борисова и его квартиру на Уральской улице.