Александр Волков - Два брата

Царевна упрекнула племянника:

– Забыл мать! Ничего не пишешь, не посылаешь!

– Я пятьсот рублей ей отправил, – оправдывался царевич. – А писать что ж? Ей от моих писем пользы не будет, а мне худо…

Тетка разгневалась:

– Самолюбец! О себе лишь думаешь! Помирился с отцом?

– Еду к батюшке, – угрюмо ответил Алексей.

– И благо. Отцу надобно угождать, это богу приятно. Какая прибыль в монастырь идти?

– Не знаю, буду ли батюшке угоден! Я сам себя не помню от горести, рад бы бог знает куда скрыться.

Царевна грубовато прикрикнула:

– Куда тебе от отца уйти?! Везде найдут!

Алексей уже раскрыл рот, чтобы рассказать тетке о своих планах. Последние слова царевны его остановили: он понял, что не встретит сочувствия.

– С Кикиным повидайся! – сказала Марья Алексеевна.

«Сама к нему направляет. Значит, судьба!» – суеверно подумал Алексей.

С Кикиным царевич свиделся тоже наедине.

– Нашел мне место? – нетерпеливо спросил царевич.

– Нашел! Поезжай в Вену, к цесарю. Там не выдадут. Цесарь тебя примет, как сына, тысячи по три гульденов на месяц даст.

Лицо Алексея озарилось радостью. Он был скуповат и любил деньги.

– Спасибо, Александр! Присоветуй, что делать, коли будут ко мне присланные от батюшки в Гданск.

– Уйди ночью с единым слугой, а багаж и прочих людей брось. Коли же всего двое будет присланных, притворись больным; одного к царю наперед пошли, от другого утечешь.

– Все бы хорошо, да этот черт Данилыч навязал мне шпика – батюшкина механикуса Маркова. Царю предан, аки пес…

– Может, на деньги польстится?

– И думать нечего. Пробовал я его на свою сторону переманить и лаской и обещаньем денежных наград… Не поддается!

– Плохо, плохо, царевич! – Кикин наклонился к уху Алексея. – А ежели сонного ножом по горлу полоснуть?

– Что ты! Что ты! – Царевич в ужасе замахал руками, – Не хочу я смертоубийства! Да и след чересчур явный останется.

– Не знаю тогда, как тебе быть. Разве вот что: вели подать ему на ночь сонное зелье. А сам в экипаж – и пошел!

Это предложение Алексею понравилось.

– Так хорошо будет. Потом в случае чего на него же и свалю: пьян-де напился и дорогой отстал. У него же, кстати, денег ни пфеннига. [145]Когда-то он до Копенгагена либо обратно до Питера доберется… – Царевич задумался. – Да подлинно ли батюшка на меня сердит? Уж и впрямь не поехать ли к нему, чем тащиться за тридевять земель, ни покоя, ни отдыха не зная?

Еще в этот последний, решительный миг могло состояться примирение. Будь в уединенной комнатке либавского трактира сказано собеседником Алексея разумное слово, царевич без большого сожаления повернул бы в Данию. Но хитрый и двуличный царедворец Кикин не хотел окончания раздоров.

– Что ты, что ты! – горячо зашептал он, наклоняясь к царевичу. – Тебя там изведут. Знаешь, как государю князь Василий Долгорукий [146]присоветовал? «Ты, говорит, его в чернецы [147]не постригай! В чернецах жить спокойно, и будет он долго жить. А держи ты, говорит, царевича при себе неотступно и с собою вози повсюду, и он таких трудов не вынесет, понеже здоровья слабого, и от волокиты скоро помрет!»

Это была ложь, мгновенно выдуманная Кикиным. Но Алексей ей поверил.

Он тихо, но злобно выругался: призрак спокойной жизни при отце рассеялся.

– Этому не бывать! – решил он. – Еду в Вену! Прощай, Александр.

Алексей, по совету Кикина, написал два письма: князю Василию Долгорукому и Меншикову. В письмах царевич благодарил их за поддержку в туманных, двусмысленных выражениях. Расчет был такой: когда начнется розыск и у Долгорукого с Меншиковым окажутся благодарственные письма царевича, их заподозрят в соучастии.

Прощаясь с Алексеем, Кикин шепнул ему:

– Как будешь в Вене и отец пришлет послов уговаривать, чтобы вернулся, не езди! Он тебе голову отсечет!

Присутствие Егора Маркова страшно стесняло царевича и нарушало его планы. Маршрут, избранный Алексеем для путешествия в Копенгаген, мог показаться царскому механику странным. Но избавиться от Маркова слишком быстро тоже не входило в расчеты беглеца: Егор вернется на русскую границу и там поднимет тревогу. Надо было обмануть «соглядатая».

Отъехав станции две от Данцига, царевич вызвал Егора в номер гостиницы и, пряча от него глаза, объявил, что теперь они будут держать направление на Франкфурт-на-Одере.

– Там живет славный германский медикус, с коим хочу посоветоваться о своем здоровье.

Удивленный Егор ответил:

– Ваша воля выбирать путь.

– То-то! Я к тому говорю, чтобы ты потом не вздумал обносить меня перед батюшкой: мешкали, мол, в дороге…

– Посмею ли я?

– Ступай!

Путешествие продолжалось, подозрительно поспешное.

Смятенную душу Алексея начали обуревать новые сомнения: хорошо ли он делает, завозя Маркова так далеко в Германию? Не раскрывает ли он этим чересчур ясно свои намерения? Кончилось тем, что Егора опоили в деревушке Мариенталь.

Оставив Маркова в гостинице «Три курфюрста» бесчувственного, полумертвого от слишком большой дозы снотворного, царевич в страхе мчался день и ночь, останавливаясь на станциях лишь для того, чтобы поесть. В станционных книгах он прописывался под разными фамилиями и строго-настрого приказал сопровождающим не открывать его настоящего имени и звания.

Но вот и владения императора. Наконец-то!

Отворив окно кареты и взглянув на цесарскую землю, Алексей с восторгом воскликнул:

– На свободе!

Егор Марков очнулся. Кто-то назойливо тормошил его и противным сладким голоском жужжал:

– Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Bitte! [148]

Егор пошевелился. Тупая боль ударила в затылок и виски. Он мучительно застонал. Голос обрадованно воскликнул:

– Er ist lebend! [149]

Марков открыл глаза. Над ним склонился Курт Мейнеке, хозяин гостиницы «Три курфюрста». За хозяином толпились толстые незнакомые немцы.

– Что со мной? – через силу пробормотал по-немецки Егор.

Обрадованный немец быстро заговорил. К счастью, он по нескольку раз повторял одно и то же, и Егор понял из его рассказа, что лежит без сознания вторые сутки и что хозяин уже потерял надежду увидеть его в живых, а потому призвал соседей, чтобы в их присутствии в последний раз попытаться привести его в чувство.

– А где царевич?

– Какой царевич?

– С которым я еду!

– Разве этот вельможа сын царя? – полюбопытствовал Мейнеке.

– Не все ли вам равно? – устало прошептал Егор, – Скажите только мне, где он?

И тут Егор узнал такое, чему поверил с трудом. Оказалось, что, когда он потерял сознание, слуги царевича положили его на постель в каморке гостиницы и вместе со своим господином пустились в путь. А о нем, Егоре Маркове, сказали: «Этот пьяница пускай лежит, пока не протрезвится. А когда встанет, придется ему путешествовать одному, и поделом: скверным поведением он опозорил своего господина!»