Александр Волков - Царьградская пленница

– Четырнадцать?! Но когда же? По моему счету, я за все время унес от тебя не более шести…

– А рост? Ты забываешь рост, почтеннейший! Золотые монеты не даром путешествуют из одного кошелька в другой, они обрастают жирком, хе-хе-хе!

– Где же выход? – пробормотал священник.

– Очевидно, только в сундуках твоего дяди, сакеллария Гавриила, подсказал Андрокл. – Но преосвященный Гавриил крепок, хвала создателю, и, надо полагать, протянет еще много лет.

В душе Евмения начала возрождаться надежда. Глядя прямо в круглые птичьи глаза собеседника, он прошептал:

– А если бы дядя умер на этих днях?

– Тогда в ожидании, пока тебя утвердят в правах наследства, я бы открыл тебе неограниченный кредит.

– Преосвященный Гавриил очень плох! – неожиданно твердым голосом молвил протоиерей. – Я с часа на час жду известия о его блаженной кончине. Прощай, почтеннейший Андрокл!

И Евмений оставил эргастерий ювелира. Дома его ожидал старик Фома, келейник сакеллария Гавриила. По приказу Евмения он еженедельно являлся к протоиерею с докладом о здоровье сакеллария и о всех его действиях, которые могли бы интересовать племянника. Был как раз очередной день.

Евмений провел келейника в свою спальню, тщательно закрыл дверь, опустился в мягкое кресло.

– Говори! – сказал он.

– Благодарение господу, – радостно начал старик, – здоровье преосвященного Гавриила значительно пошло на поправку! Он думает, что скоро выйдет из дому.

Вся кровь прихлынула к полным щекам Евмения. Казалось, толстяка вот-вот хватит удар.

– Что с тобой, благочестивейший? – испугался Фома. – Тебе дурно? Сбегать за водой?

– Не нужно! – был резкий ответ. – Стой и слушай! Насчет здоровья аввы [116]Гавриила наша общая мать церковь имеет свои соображения, и в эти соображения не входит его выздоровление.

– Но как же, благочестивейший…

– Молчи! – яростным шепотом прервал собеседника Евмений. – Молчи и повинуйся, если не хочешь, чтобы твоя душа отправилась в ад!

Старик стоял, трепеща от страха.

Евмений достал из потайного шкафчика флакон с прозрачной жидкостью. Немного успокоившись, он подал флакон келейнику.

– Будешь пускать в пищу авве Гавриилу по пять капель утром и вечером…

– Но, благо…

– Ни слова! Весь грех в этом деле святая церковь берет на себя, а тебе твое послушание зачтется в высшую добродетель. Но помни! – Протоиерей грозно помахал пальцем перед лицом Фомы. – Если ты обманешь и не выполнишь моего повеления, тебя постигнет отлучение от церкви, и удел твой будет с изменником Иудой!

Старик прикоснулся губами к кресту, висевшему на груди священника, и прошептал:

– Клянусь! Я все сделаю по твоему приказу!

– Передай авве Гавриилу мое величайшее сыновнее почтение и преданность!

Старик Фома вышел шатаясь.

…Через три дня сакелларий Гавриил «в бозе почил», как выражались придворные льстецы. Ему были устроены торжественные похороны.

На похоронах присутствовала вся знать Константинополя. Десятки священников и монахов шли со свечами и пели поминальные молитвы. Дьяконы кадили ладаном, и сизый благовонный дымок подымался к жаркому южному небу. Первым за гробом следовал «убитый горем» племянник, единственный родственник усопшего, влахернский протоиерей Евмений. Друзья и знакомые выражали ему сочувствие, а про себя думали: «Вишь, прикинулся… Попала лиса в курятник!..»

Имущество Гавриила было опечатано.

Евмений получил от ростовщика Андрокла пять тысяч номисм, подписав обязательство на десять. Долг протовестиарию Архилоху был уплачен в срок, и вельможа снисходительно похвалил протоиерея.

– Сыграем в следующий раз, благочестивейший? – игриво спросил Архилох. – Фортуна изменчива, как женщина, и, быть может, это золото снова вернется к тебе!

Если бес азарта вселился в душу человека, он не покинет ее до его смерти.

– Сыграем, превосходительный Архилох, – ответил влахернец.

Во многовековой истории Византийского государства было мало мирных периодов. Почти всегда на границах империи или далеко за ее пределами велись то оборонительные, то наступательные войны. Византию окружали многочисленные сильные соседи: ей приходилось отражать натиск болгар и славян, фракийцев, персов, арабов и многих других племен и народов.

В эпоху нашего рассказа ромеи еще хорошо помнили походы славянских князей Олега, Святослава, Владимира. По преданию, Вещий Олег даже прибил свой щит к вратам Царьграда, чтобы ознаменовать славную победу над греками. Совсем недавно, в 1018 году, Император Василий II усмирил Болгарию и включил ее в состав империи. Чуть не на памяти стариков был отвоеван у арабов остров Крит. [117]

Естественно, что в такой воинственной державе производству оружия уделялось большое внимание, и царьградский цех оружейников был едва ли не самым важным и многочисленным. Эргастерии оружейников насчитывались в столице многими сотнями, но число работников в каждом из них было невелико.

У каждого оружейника была своя узкая специальность. Самиатеры ковали и точили мечи, кинжалы, наконечники для копий. Лучники выпускали боевые луки, но стрелы для них изготовлялись в других эргастериях. Разные мастера делали щиты и боевые доспехи.

Были специалисты по производству осадных машин: катапульт и баллист, «черепах», которые в разобранном виде следовали за войском в обозе и собирались под стенами осажденного города.

На совершенно особом положении находились мастера «греческого огня». Снаряды с «греческим огнем» обладали необычайно высокой температурой и зажигали все, что могло гореть. Они применялись при осаде крепостей и в морских боях, где начисто уничтожали вражеские корабли. Но нельзя было позавидовать тем, кто эти снаряды производил: они жили за крепкими стенами на положении пленников. Состав «греческого огня» держался в строжайшей тайне, и потому те, кто этот состав знал и, следовательно мог продать секрет его изготовления врагу, лишались свободы и получали ее в лишь в тот день, когда их везли на кладбище…

Неждан хорошо помнил свое обещание отцу побывать в мастерских царьградских оружейников и вызнать их секреты. Обязанностей по рынку у Неждана никаких не было, и с самых же первых дней пребывания в Царьграде юноша решил осуществить свое намерение. Но не так-то легко оказалось это сделать.

Понятно, что Неждан во время своих скитаний по городу обращал внимание только на те эргастерии, где производились боевые доспехи. Ни самиатеры, ни лучники, ни делатели стрел его не интересовали. Но, завидев в окне мастерской кольчугу или панцирь, юноша входил в эргастерий и, пользуясь тем немногим запасом греческих слов, какие успел усвоить, просил принять его подмастерьем.