Александр Волков - Чудесный шар

– Батюшка, увольте! Отродясь не бывал в таком месте…

– Молчи! Отвезешь и передашь. Да если что перепутаешь или кому слово скажешь – от церкви отлучу. Анафеме предам! Иди. Ныне отпущаеши раба твоего, владыко… – затянул поп.

Дьячок Сергей доставил донос по назначению. Он попал в руки к чиновнику Родионову, одиноко дежурившему в канцелярии. Прочитав адрес, регистратор посмотрел конверт на свет – через плотную бумагу не видно было ни одной буквы.

– Надо поглядеть, о каких делах нам пишут, – сказал он, достал из стола бритву, с большим искусством срезал с пакета сургучную печать, вытащил донос и углубился в чтение.

– Бред какой-то! – со смехом вскричал он. – «Придет Господь в огне… Ефиоп Ракитин… Предтеча антихристов… Колокольня!» Кому-то пришло же такое в голову!

Иван Фомич Родионов старался извлечь выгоду из всего, что попадало в руки. Доходы его далеко превышали скудное жалованье, но он пропивал их в кабаке обрусевшей француженки Лупинши и потому всегда нуждался.

– Донос – сплошной сумбур, но нашему Потапу все на лапу! Кого бы тут запутать? Коменданта? Далеко, не сорвешь… Отставить коменданта. Попа якобы за запоздалое донесение? И поп далеко… Отставить попа! Теперь Ракитин… Ну, уж тут… С голого, как со святого… Никудышное дело! Неужто так-таки и передать секретарю? – Родионов покачал головой. – Врешь, Иван! Думай, пропойца, думай! Эге-ге! – вдруг радостно заорал он. – Экий я осел! А Ксенофошку-то, писаря из Сыскного, забыл! Ведь это он осенью все про Ракитина допытывался. И помню, про своего крестного отца говорил, коллежского советника Маркова. А этот Марков хоть и не из больших тузов, а все же человек денежный… – Иван Фомич значительно поднял клочковатые брови. – Так вот, мы этого Маркова и поощиплем немножечко, ха-ха-ха! И для начала мы сей документик предложим Ксенофошке на обозрение. И перепадет тебе, Иван, от этого дела и на выпивку и на закуску! – Родионов завернул срезанную печать в бумажку и спрятал, а донос положил в карман. – Дежурство кончу и трахну к Лупинше. А уж Первушин там наверняка будет.

Марковы ужинали, когда явился Ксенофонт Первушин. Узенькие, припухшие глаза писаря беспокойно бегали. Почуяв неладное, Егор Константиныч поспешил в кабинет. Ксенофонт и Марья Семеновна последовали за ним.

– Худо дело, отец крестный! – без обиняков начал Первушин. – Выпивал я с приятелем из Тайной. Донос на Дмитрия Иваныча получен…

– На арестанта, на затворника донос? – вскричал Марков.

– Чего-то в тюрьме затевает. Комендант, слышно, ему во всем потворствует.

«Летучий шар!» – догадался Марков.

– Кто же доносит, Сенофошенька?

– Тюремный поп. Награду заработать хочет.

– Что делать, голубчик, посоветуй!

– Да что ж? Предупредить Дмитрия Иваныча, и все! Пусть концы в воду прячут. Конечно, трудно это, в тюрьму придется пробраться. Но другого выхода не вижу.

– Сенофоша, голубчик, возьми на себя! Награжу – не пожалею.

– Не могу, отец крестный, – с сожалением молвил Ксенофонт. – У нас работа строгая, ни на один день не отпустят.

Старик задумался. Вот бы когда пригодился неизменный друг Трифон Никитич. Уж он бы обязательно что-нибудь придумал. Но Бахурова не было на свете – он скончался от сердечного припадка.

– Эх, поеду сам! – Марков отчаянно махнул рукой. – Двум смертям не бывать… Раздобудешь пропуск, Сенофоша?

– За деньги в рай попасть можно. Идемте, отец крестный!

Марья Семеновна ни жива ни мертва услышала дерзкое решение мужа, но не осмелилась и слова сказать против.

– Придется израсходоваться, – сказал Ксенофонт.

– За деньгами не постою, – засуетился старик. – Иди, подожди меня в столовой. Я мигом!

Писарь вышел, Марков слазил в потайное место за деньгами.

– Дай, жена, платок! – Марков обвязал щеки, как при зубной боли, накинул старенькую шинель и спустился к Первушину.

…Сводчатый потолок трактира мадам Лупинши низко навис над головой. За беспорядочно расставленными столами сидели пьяные компании. В дальнем углу устроились приказные. С опухшими физиономиями, с подбитыми скулами, они кричали и шумели больше всех посетителей трактира. Ксенофонт заворчал:

– Вот, черти, уже успели надрызгаться!

Из угла донесся возглас:

– Давайте, братцы, нашу «Приказную»!

– Теперь ждите, – сказал Первушин. – Пока не споют, Родионов и разговаривать с вами не станет.

Приземистый приказный, с лицом, изрытым шрамами («Первый драчун и забияка», – пояснил Ксенофонт), встал и махнул рукой. В кабаке водворилась тишина. Приказный начал высоким, чистым тенором:

Удивительно было слышать красивый печальный напев из уст обтрепанного и невзрачного человека. Но вот он кончил и по-регентски взмахнул руками. Хор подхватил:

Бесшабашная удаль, дикое раздолье звучали в припеве, захватившем слушателей. Ксенофонт петушиным голоском подтягивал хору.

– Наша любимая, – извиняющимся голосом сказал он.

– Стройно поют, – изумился Егор Константиныч.

– Спелись. Да ведь наших много из духовного звания. Который запевает, его из дьячков выгнали за пьянство.

Кончилась последняя нота припева, и запевала завел:

И снова грянул припев:

– Ну и песня… – прошептал Марков.

– Теперь можно, – сказал Ксенофонт и отозвал в сторону Родионова. – Клюнуло, Фомич, – прошептал он в ухо регистратору. – Старик на все готов. Смотри, насчет моей доли по уговору.

– Не в первый раз, – ответил Иван Фомич.

Сообщники зашептались. Егор Константиныч у стены тоскливо ждал результатов совещания. Заставив Маркова достаточно поволноваться, Ксенофонт подошел к нему:

– Уломал!

– Устроим в аккурате, – подтвердил Родионов. – Дело стоит сотнягу.

– Нельзя ли подешевле? – заикнулся Марков.

– У нас не в церкви, – сурово отрезал приказный. – Опять же возьмите то во внимание: это на всех. Один секретарь полсотни отхватит. Деньги принесли?

– Как то есть, сударь? А если…

– Думаете, обманем? У нас так не водится: взяли – значит, сделаем. А обмани раз-другой – всех давальцев отвадим.

Старик отсчитал деньги.

– На чье имя пропуск писать?

– На мое! – удивленно ответил Егор Константиныч.

– Я вас не знаю! – многозначительно сказал чиновник.

– Мар… Морозов… Егор… Егор Иваныч… – пробормотал растерявшийся токарь.