Александр Волков - Скитания

И Ревекку похоронили вдали от Неаполя, у подножия Везувия. Одинокий кипарис охранял ее могилу, которую покрыла белая мраморная плита с краткой надписью: «Альда Саволино».

Не многие шли за гробом Альды: Фелипе, чета Саволино, согбенный Джузеппе Цампи, кухарка Чеккина, несколько пансионеров и среди них безутешно рыдавший Бертино Миньянелли.

Две недели после похорон Ревекки Фелипе ходил мрачный, ни с кем не разговаривал, и видно было, что он переживает пору мучительного раздумья.

А потом он вошел в кабинет сера Джакомо и сказал глухим голосом:

– Дядя, я решил идти в монахи!

Саволино подумал, что он ослышался.

– Что ты говоришь, Фелипе?

– Я вступаю в монастырь!

Сер Джакомо привскочил от негодования:

– Как?! Сын Джованни Бруно, племянник Джакомо Саволино пришел к такому бессмысленному решению?! Нет, я этому не верю!

– И однако, это так, дядя!

– Но тогда, Фелипе, должна же быть у тебя какая-то причина?

– Причина есть, и очень веская!

Фелипе сел рядом с дядей и, поглаживая его старчески пухлую руку с набухшими венами, доверчиво заговорил:

– Альды больше нет, и семейное счастье для меня невозможно. Что мне осталось в жизни? Одна наука… Я должен стать и стану выдающимся ученым! А путь в науку лежит только через монастырь.

– К сожалению, ты прав, мой мальчик, – угрюмо согласился сер Джакомо. – Уж так повелось в католическом мире, что магистры, лиценциаты и доктора наук не связывают себя семейными узами и, обрекаясь на одиночество, принимают монашество.

– Вот видишь, дядя! И я решил выбрать лучшее, что предоставляет мне моя трудная судьба. На окраине Неаполя расположен доминиканский монастырь Сан-Доминико Маджоре, при нем есть университет. Я думаю, меня примут в студенты, когда я стану монахом…

– Еще бы не приняли, с твоими-то знаниями! – воскликнул старик.

– Я часто буду приходить к вам с тетей в гости, – продолжал Фелипе. – А что было бы, если бы я уехал учиться в Рим или Падую?..

– Ах, бесенок, – поневоле улыбнулся сер Джакомо, – ты умеешь уговаривать. Но не думай, что дело может решиться одним моим согласием. Надо вызвать твоих родителей.

И снова, как несколько лет назад, собрался семейный совет решать судьбу Фелипе Бруно.

Отец и мать Фелипе впервые узнали о любви своего сына и о ее трагической развязке. Старый знаменщик искренне пожалел о горькой участи юной еврейки. Он не утешал юношу, понимая, что его горе не исцелить словами. Бруно только обнял сына, и скупая слеза скатилась по его щеке. Фраулиса втайне была рада, что Фелипе потерял возлюбленную. Еще в раннем детстве сына она прочила ему духовную карьеру, а женитьба Фелипе отрезала бы ему дорогу в монахи. Но у крестьянки хватило душевного такта скрыть свои чувства.

Семьи Бруно и Саволино собрались в кабинете сера Джакомо.

– Поедем с нами в Нолу, сынок, – предложил старый Бруно. – Поживешь у нас месяц-другой, развеешь горе в родных местах.

– Нет, – отозвался Фелипе, – я не поеду в Нолу, у меня другие планы.

И он рассказал о них отцу и матери. Джованни Бруно был потрясен решением сына. Он резко обрушился на него, грозил своим гневом, если он не одумается. Фелипе был непоколебим.

В разговор вмешалась синьора Васта. Она мягко уговаривала племянника:

– Забвенье смягчает людские горести, иначе жизнь была бы невозможной. Когда погибли мои дети, в последних судорогах призывая маму, я мечтала о смерти как о желанном убежище от невыносимой скорби. А вот живу же, – грустно улыбнулась она. – И кое-кому оказалась нужной…

Фелипе нежно поцеловал руку Васты. Он понял, как велико желание тетки уберечь его от опрометчивого шага: впервые за долгие годы она повела речь о своих умерших детях.

Снова заговорил Джованни Бруно:

– Сынок, у тебя вся жизнь впереди. Встретишь другую, полюбишь… И как же тогда?

– Я никогда не полюблю другую, – сказал Фелипе. – Моя душа с душой Альды связана навек. Две жизненные цели ставил я себе: создать истинную науку о небе и сделать Альду счастливой. Альды нет… но мне осталась астрономия!

Удивленная Фраулиса спросила:

– А что такое астрономия?

– Наука о небе, о далеких планетах и звездах, – объяснил Фелипе. – Отныне я ей отдам всего себя.

Разочарованная Фраулиса вздохнула:

– Значит, ты не примешь священного сана?

Сер Джакомо обратился к сестре:

– Конечно, он примет! Видишь ли, святые тунеядцы не зарабатывают себе на пропитание, они живут на всем готовом. Вот они свободное время и отдают науке.

Фелипе обиделся.

– Ты издеваешься надо мной, дядя, но ведь у меня нет иного пути, и ты сам с этим соглашался.

Разговор прекратился, но он еще не раз возобновлялся в последующие дни.

Из старших только Фраулиса безоговорочно поддержала решение сына. Супруги Саволино не очень возражали против вступления Фелипе в монахи: их подкупало, что мальчик будет рядом, здесь же, в Неаполе, в стенах Сан-Доминико Маджоре, и часто будет с ними видеться. Джованни Бруно лучше всех понимал смятенную душу сына. Он по себе знал, что теперь всякие уговоры бесполезны. Ведь он, Джованни, и сам в молодости поступил так же, когда, не считаясь с запретом родителей, пошел в солдаты. Старый знаменщик только полагал, что Фелипе опомнится за время послушничества и вернется в свет. И в этой надежде он уступил желанию сына и дал согласие на его вступление в монастырь.

Решение отца было законом. Фраулиса вернулась в Нолу радостная.

Перед синьором Джакомо встал вопрос о дальнейшем существовании пансиона.

За последние два года наблюдение за учебной работой целиком лежало на Фелипе.

«Не будет Фелипе, не будет и пансиона», – решил Саволино. Здоровье старика не позволяло ему самому заниматься хлопотами, связанными с содержанием учебного заведения. А преемника Фелипе Джакомо не смог найти.

– Что же, все приходит и все уходит, – сказал себе Джакомо словами древнего мудреца. – Пора и мне на покой.

Благодаря умелому хозяйничанию Васты у супругов Саволино было кое-что скоплено на старость. Представлялась возможность выручить некоторую сумму за продажу разрешения на содержание пансиона. Такие разрешения испанцы давали неохотно: им выгоднее было держать покоренный народ в невежестве. Но выданное разрешение можно было переуступить другому лицу.

Право на содержание пансиона купил за сто дукатов падре Эрминио Гуальди.

Из всех учителей пансиона он был наименее любимым, однако должность соборного священника позволила ему нажить много денег. Одержимый бесом стяжательства, дон Эрминио решил увеличить свое состояние, занявшись воспитанием юношества.

Но под управлением Гуальди пансион потерял былую славу и вскоре закрылся.

Передав пансион новому владельцу, чета Саволино поселилась в небольшом домике на окраине города. Слуги были уволены, и со стариками поселились только кухарка Чеккина и одряхлевший Джузеппе Цампи. Васта приютила бывшего привратника из милосердия: идти ему было некуда, он умер бы с голоду на улице.