Александр Волков - Скитания

– Я преклоняюсь перед мудростью мессера аббата!

– Шум вокруг этого события поднят напрасно, – сказал аббат. – Надо было сразу привести ко мне Бруно, и я все бы уладил. Мальчик горяч и честен, у него появляются необдуманные порывы, но его таланты предвещают ему великую будущность. И я напомню важное обстоятельство, о котором вы забыли. По вашему донесению, Бруно оставил в келье распятие: это значительно уменьшает его вину.

Монахи угодливо закивали головами.

– Боюсь, что придется разбирать дело на капитуле, вот к чему привело ваше неуместное усердие! Поручаю вам подготовить братию так, чтобы наказать виновного не слишком строго. А иконы вернуть в келью Бруно!

– Слушаем, мессер!

Филиппо Бруно предстал перед судом капитула. После непродолжительного обсуждения постановили: послушник Бруно должен соблюдать строгий пост в течение месяца и ежедневно класть по триста земных поклонов.

Идя из зала заседаний, ключарь шепнул приору:

– Дешево отделался богохульник!

– Воля мессера аббата! – пожал плечами приор.

Пораздумав, он не стал писать доноса на Паскуа, хотя Бруно и был любимцем настоятеля. Разбирательство повлекло бы неприятные последствия для ключаря и циркатора, а оба они были порчеллистами. Но дон Марио постарался не забыть происшествие, чтобы при случае воспользоваться им против соперника.

Сальваторо горько упрекал Бруно.

– Ах, Липпо, Липпо, почему ты не посоветовался со мной, когда задумал этот безумный поступок?

– Ты стал бы меня отговаривать, – ответил Фелипе. – А я не мог больше терпеть иконы в келье.

– Но их все равно повесили! Не станешь же ты выносить их второй раз?

– Теперь не стану. За это меня выгонят из монастыря, а то и засадят в подземную тюрьму. Ни того, ни другого я не хочу. Иконы у меня висят, но все знают, как я к ним отношусь.

Среди студентов репутация Бруно поднялась необычайно высоко. Их потрясла смелость Фелипе, восставшего против церкви. В первый раз, когда Бруно появился в аудитории после суда, его окружила толпа товарищей. Общее мнение выразил Тиначчо Макерони:

– Ну, петушок, ты храбрец, каких мало найдется в Италии! И хотя я тебя постоянно защищал, но ребята думали, что ты не ходишь по ночам в город из боязни наказания. А ты вон какой!

И он крепко обнял Бруно при общем гуле одобрения.

Пришел к концу послушнический искус Филиппо Бруно, и 16 июня 1566 года должно было состояться его пострижение в монахи. К этому же дню монастырское начальство приурочило пострижение Сальваторо Ронка, которое неоднократно откладывалось.

За последний год Ронка сильно вырос и возмужал. Он стал намного выше Фелипе и сделался так силен, что в шуточной борьбе с товарищами одолевал двух и трех противников. Любители запретных развлечений не раз приглашали Сальваторо в город, но тот всегда отказывался: ему противны были развлечения ночных гуляк.

Собор Сан-Доминико был полон народа. Справа от входа стройными рядами стояли монахи в белых рясах с непокрытыми головами, слева толпились горожане. В подсвечниках и паникадилах горели тысячи свечей, густой дым ладана поднимался к куполу, пронизываемый солнечными лучами. Священники в парадных ризах с накинутыми поверх короткими белыми кружевными пелеринами двигались чинно, величаво.

Окончилась торжественная месса, во время которой Бруно и Ронка в последний раз исполняли обязанности причетников. Каждого из постригаемых два священника вывели под руки на средину храма. В толпе молящихся началось шушуканье:

– Смотрите, тот бледный какой молоденький!

– А какой он красивый и грустный!

– Монна Барбара, а ведь это тот самый…

– Кто?

– У которого застрелили невесту после праздника Сан-Дженнаро. Помните, в позапрошлом году осенью?

– Он, он! Не мудрено, что бедняжка пошел в монахи!

– А второй-то, рыжий, как доволен!

– Этот, видно, из простых, ему монашеская доля – находка!

Молодые люди, стоя на коленях на каменном полу церкви, отвечали на вопросы настоятеля, произносимые громким голосом:

– Обещаете ли следовать заветам Христа, пострадавшего за грехи людей?

– Обещаю, святой отец, – отвечали в один голос Бруно и Ронка.

– Обещаете ли всегда и всюду выполнять уставы нашего святого ордена?

– Обещаю…

Были также произнесены обеты безбрачия, беспрекословного повиновения старшим, повседневного умерщвления плоти…

Верующие вздыхали, слушая суровые вопросы аббата Паскуа.

Принятым в монахи выстригли волосы на макушке головы (откуда и самый обряд назывался пострижением), облекли в белые рясы и нарекли новые имена. Считалось, что, вступая в монашество, человек настолько порывает с прошлым, что должен отказаться от прежнего имени. Филиппо Бруно получил имя Джордано, Сальваторо Ронка стал называться Алессо.

Когда друзья вышли из церкви, Ронка в восторге воскликнул:

– Брат Алессо?! Подумать только, в нашем роду рыбаков появился монах! Теперь уж заполучу место клирика! Не уйдет от меня желанное! А тебе вот что скажу, брат Джордано! Твое новое имя наверняка прославится, так ты вспомни тогда, что я произнес его вторым после аббата!..

На церковном дворе к Джордано подошел Хиль Ромеро и холодно поздравил его с посвящением в монашеский сан. После короткой встречи с испанцем у монастырских ворот Бруно не виделся с ним: Ромеро на несколько месяцев уезжал из монастыря по какому-то поручению.

Когда Хиль отошел, Ронка сказал, глядя ему вслед:

– Послушай, Джордано (надо же привыкать к нашим новым именам!), этот одноглазый испанец – твой враг!

– Мой враг? – удивился Бруно. – Ты ошибаешься, Алессо! Когда-то между нами было мальчишеское соперничество, но это осталось в прошлом, и все забыто.

И однако, простодушный Алессо отгадал истину. Детская полузабытая вражда воскресла в душе Ромеро, но теперь для нее нашлись новые причины.

Отец Луиса умер вскоре после возвращения в Испанию. Вслед за ним в могилу последовала мать. Тринадцатилетний Луис промышлял мелким воровством на рынках Саламанки, пока его не подобрал патер из иезуитской школы.

Луиса Ромеро приняли в число воспитанников. Он не блистал успехами в науках, но усердно доносил на товарищей и потому пользовался расположением отцов иезуитов. Прошли положенные сроки, и Луис решил принять монашество. Его злобный нрав, беспринципность и изворотливость давно были известны высшему начальству, и Ромеро вызвали к прокуратору.

Прокуратор иезуитского ордена не тратил слов.

– Сын мой, ты должен вступить в орден доминиканцев! Не удивляйся. Мне ведомо, что душой ты – иезуит, но так нужно. Мы должны знать, что делается у доминиканцев. Их орден старый, процветающий, а общество святого Иисуса существует немногим более двух десятилетий. Борьба с доминиканцами нелегка, но ты знаешь девиз нашего ордена: «Цель оправдывает средства». Доминиканцы погрязли в пороках и роскоши, они не могут служить великому делу защиты церкви, и мы должны сменить их на посту. Тебе все ясно, сын мой?