Александр Волков - Скитания

Дон Марио огромным усилием воли сдержался, чтобы не нагрубить при всех аббату: это было бы непростительным проступком и дало бы Паскуа лишний козырь в игре. Хиль же побагровел так, что, казалось, кожа на его худых щеках лопнет от прилива крови. Трудно было придумать более постыдное и тяжкое наказание для малограмотного монаха.

Тридцать дней! Тридцать часов мучительного унижения!

Невозможно было без сожаления смотреть на пылающего стыдом Хиля Ромеро, когда он в позорной одежде стоял на коленях в трапезной и, с великим трудом одолевая мудреные латинские обороты, брел через житие Марии Египетской или Симеона Столпника…

Паскуалисты, исподтишка ухмыляясь, посматривали на гордого приора, который с песочными часами в руках следил за временем.

Чтобы не заводить дело чересчур далеко, аббат снял епитимью через неделю. Но все равно неудачу с «Семью радостями Богоматери» приор и его верный помощник приняли как серьезное поражение в борьбе с аббатом, и их ненависть к Джордано возросла чрезвычайно. Испанец готов был даже на убийство, но иезуиты редко шли на прямое преступление, если грозило разоблачение.

Приор услал Ромеро в Испанию, и одноглазый монах снова надолго исчез из Сан-Доминико Маджоре.

В середине ноября Джордано посетил домик Саволино и узнал грустную новость. Джузеппе Цампи, оторванный от привычного дела, зачах, как растение, пересаженное в чужую почву, и тихо скончался. Бруно опечалился: он очень любил добродушного старика.

Прибыв в Испанию, Ромеро отправился в Мадрид, к прокуратору ордена иезуитов. Сухощавый монах со строгим лицом и манерами воина принял Хиля в скромно обставленной келье, единственным украшением которой было огромное распятие из слоновой кости. Хиль вручил ему большой пакет, запечатанный пятью сургучными печатями, который он во время путешествия хранил как зеницу ока. Там были донесения дона Марио Порчелли и других итальянских агентов иезуитского ордена. Прокуратор долго просматривал бумаги, взглядывая по временам на Ромеро. Наконец он приказал:

– Рассказывай, сын мой!

Прокуратор внимательно выслушал доклад Ромеро обо всех важнейших событиях, которые произошли за последнее время в монастыре Сан-Доминико, и по временам делал заметки на листке бумаги.

Хиль кончил и замер в почтительной позе. Прокуратор задал ему много вопросов, целью которых было уточнить и расширить некоторые его сообщения и проверить донесения других агентов. Затем он сказал:

– В своем докладе ты ни словом не упомянул о студенте Джордано Бруно. Однако в этих бумагах много говорится о нем, и в них я нашел утверждение, что Бруно весьма одарен талантами. Это действительно так?

Хиль растерялся. Как ответить на такой прямой вопрос? Отрицать талантливость Бруно было опасно: ведь он не знал, что о Бруно написано в донесениях мессера Порчелли. Ромеро заговорил не торопясь, осторожно подбирая слова:

– Я не могу отрицать, монсеньер, что у Бруно большие способности и он мог бы стать выдающимся богословом. Но он никогда им не станет, потому что все свое внимание брат Джордано отдает суетному искусству астрономии, в чем ему нимало не препятствует его покровитель, мессер Паскуа.

Прокуратор внимательно взглянул на собеседника:

– Я полагаю, сын мой, что ты ненавидишь Бруно не из-за того, что он увлекается астрономией? Из донесения отца Порчелли я вижу, что для этого есть более веские причины.

Сухое темное лицо Ромеро побагровело, и он невольно поднес руку к выбитому глазу.

– Да, святой отец, вы правы, я всеми силами души ненавижу этого счастливчика Джордано! Из-за него погибли мои детские мечты о службе королю, о далеких походах в толпе смелых товарищей, о воинской славе. Да, это по его вине я лишился глаза и вынужден был идти в монахи!..

– Должен ли я понять твои слова так, что ты сожалеешь об этом? – жестко спросил прокуратор.

Хиль опомнился.

– Простите, монсеньер!

– Ты хотел служить королю? Но теперь ты служишь тому, перед кем все короли и императоры мира – прах, кому земля – подножие ног его, а престол – усыпанное звездами небо!

Ромеро стоял, низко опустив голову.

– Земная слава суетна, – продолжал монах, – и человек все силы должен посвящать служению Богу. А где можно сделать это лучше, чем в рядах нашего святого ордена? Мы собираем у себя самых способных деятелей, и вот почему я прошу тебя ответить на вопрос: нельзя ли привлечь в наш орден Бруно?

Хиль вздрогнул.

– Я вас правильно понял, монсеньер? Вы хотели бы…

– Да, я хотел бы, чтобы Джордано Бруно вступил в общество Иисуса, которому он, без сомнения, был бы весьма и весьма полезен. Ты можешь обещать ему от нашего имени любые блага, мы достанем ему всевозможные книги по астрономии, отдадим его в ученье к знаменитейшему астроному Европы… И при этом ему вовсе не нужно будет отречься от доминиканского ордена: он станет тайным иезуитом, как ты, как тысячи других наших собратьев.

Ошеломленный Хиль Ромеро старался подавить кипевший в нем гнев. Как, этот баловень судьбы Джордано даже заочно сумел приворожить к себе прокуратора иезуитского ордена до такой степени, что тот старается переманить его к себе, не жалея щедрот? Но нет, этому не бывать!..

– Боюсь, святой отец, – заговорил он с притворным сожалением, – что это невозможно! Насколько я знаю Бруно, его нельзя подкупить вашими лестными предложениями. В библиотеке Сан-Доминико богатейший выбор книг, а ее хранитель, дон Аннибале, искусный астроном. Чего же еще может желать Джордано?

– А деньги?

– Он не падок на деньги, монсеньер, это всем известно в монастыре. Если он приносит из дома дяди два или три дуката, он тотчас раздает их неимущим студентам…

– Жаль, жаль, жаль… – несколько раз повторил монах. – По твоим рассказам я вижу, что Джордано Бруно из тех избранных, кого Христос называл солью земли. Ну что же? Тем хуже для него! Если соль не солит, ее выбрасывают. Из полученных мной документов видно, что аббат Паскуа возлагает на Бруно большие надежды. Это верно?

– Да, монсеньер. Мессер Паскуа надеется, что Бруно станет светилом церкви и тем возвысит монастырь, а заодно и собственную персону аббата.

– Паскуа – наш старый враг, и мы ни в коем случае не должны допускать его возвеличения. Как жаль, что такой достойный служитель Бога, как отец Порчелли, не может одолеть аббата в их затянувшейся борьбе. – Прокуратор вздохнул. – Можно ли считать, что крушение планов отца Паскуа в отношении Бруно нанесет ему ущерб?

– Это будет одним из крупнейших его поражений!

– Тогда Джордано Бруно должен погибнуть!

– Я приложу к этому все свои усилия, монсеньер!

– Но будь мудрым, как змий, сын мой! Я предписываю тебе величайшую осторожность в выполнении приговора святой церкви. Гибель брата Джордано должна казаться случайной, и потому ты должен скрывать свою ненависть к нему. Я понимаю, – усмехнулся монах, – что ты не сможешь разыгрывать роль искреннего друга Бруно, но, по крайней мере, пусть думают, что ты забыл былую злобу и по-христиански простил врагу свое несчастье.