Александр Волков - Скитания

Скрывая свои чувства, Джордано грубовато прикрикнул:

– Алессо, ты с ума сошел! Даже и думать об этом не смей!

– Но позволь, как же ты останешься здесь без меня?

– Алессо, милый мой, поверь, что я ценю твою дружбу и твое покровительство выше всего на свете! Но ведь найдутся у меня в монастыре и другие защитники.

– Кто?

– Да хотя бы Нино Виллани!

Лет семь назад Нино Виллани оказал Джордано важную услугу: это он, пробравшись с помощью Алессо сквозь окно над дверью, подменил еретическую книгу благочестивыми «Радостями Богоматери».

Когда дело с доносом Хиля Ромеро окончилось для Бруно благополучно, он разыскал малыша Нино и горячо его благодарил. Взаимная симпатия, зародившаяся в те далекие дни, обратилась в крепкую дружбу. Теперь Нино был уже студентом, и не из плохих, хотя его проказы не раз навлекали на него гнев ректора.

Виллани и его ближайшие друзья были горячими приверженцами Бруно, считали его лучшим лектором в университете и во всеуслышание об этом заявляли, к неудовольствию профессоров.

– Ну что ж, – согласился Алессо. – На Нино Виллани можно положиться.

Алессо получил приход в деревушке Сан-Микеле, невдалеке от Поццуоли; там были его родные места.

Расставаясь, Алессо умолял друга:

– Джордано, ты должен навестить меня! Если не приедешь, то я… то мне…

Он не оставил Бруно в покое, пока не вынудил у него обещание. Это обещание Джордано решил выполнить через три месяца, в начале летних каникул. Он написал Алессо и отправил письмо с нарочным.

Когда Бруно подъезжал на муле к деревушке Сан-Микеле, его поразило необычайное оживление. На колокольне зазвонили колокола, на береговых утесах показались дымки, и гулкие звуки выстрелов огласили окрестность.

«Кого они встречают?» – подумал Бруно.

Его недоумение усилилось, когда церковные двери распахнулись, и оттуда повалила толпа народа. Несли хоругви, знамена, иконы, горящие свечи, и впереди всех гигантскими шагами спешил рыжекудрый великан с чашей святых даров, высоко поднятой в руке.

– Осанна, осанна! [174]– гремел хор.

Слышались возгласы:

– Да здравствует ученейший Джордано Бруно! Многая лета монсеньеру Бруно, многая лета! Слава, слава монсеньеру Бруно, слава!

И тут только Джордано понял: встречают его!

Спрыгнув с мула, которого тут же подхватили мальчишки, Бруно поспешил к другу, и они расцеловались.

– Что ты делаешь, безумец? – шепнул Бруно. – Ты встречаешь меня по чину епископа!

– Сделали ли мне все епископы мира хоть сотую долю того, что сделал для меня ты, Джордано! – величаво ответил Алессо.

Бруно с изумлением заметил, как изменились манеры друга, какую он обрел уверенность, властность взгляда, силу жестов.

– Но ведь это может дойти до твоего начальства, – обеспокоился Бруно.

Алессо обернулся к толпе:

– Дети мои, монсеньер опасается, что духовному начальству станет известно о встрече монсеньера неподобающим его сану образом…

Толпа грянула смехом: такой нелепой показалась мысль, что в дружной семье рыбаков Сан-Микеле может найтись доносчик.

Джордано вгляделся: суровые, обветренные лица под соломенными шляпами, честные открытые глаза, где не было затаенных мыслей… Да, на этих людей можно положиться и в час покоя, и в час борьбы.

После торжественной мессы, которую служили сразу два священника – этого не видала древняя церквушка за все века своего существования, – Алессо повел гостя в свой дом.

Это был уютный домик, скрывавшийся под навесом скалы от ударов ветра, и из двух его окон открывался чудесный вид на залив Гаэта, то тихий и ласковый, то покрытый сердитыми валами и вечно меняющий свой цвет от лазурного, зеленого или нежно-фиолетового до темно-синего, почти черного перед бурей.

Джордано встретили сестры патера, такие же сильные и рослые, как их брат. Старшая была вдовой: ее муж, рыбак Луиджи Альтовити, погиб в море лет шесть тому назад. Младшие дети Виветты с боязливым любопытством издали глядели на незнакомого патера, и только немудреными сластями, купленными по дороге, Джордано сумел расположить их к себе.

Зато Ченчо, рослый тринадцатилетний мальчуган, сразу привязался к Бруно и почти не отходил от него всю неделю, пока тот жил у друга.

Хорошее это было для Джордано время, свободное от забот и душевных волнений. Друзья купались в море, ловили рыбу, а обитатели Сан-Микеле катали их по морю. Джордано и Алессо вспоминали, как они бежали из Флоренции, как плыли по Арно… Ченчо слушал их как зачарованный и горько сожалел, что это не он был на месте дяди.

Уезжая, Бруно просил не устраивать проводов. Алессо внял просьбе друга. Когда они приблизились к большой дороге, Ронка сказал:

– Послушай, Джордано, если тебе будет грозить беда, постарайся пробраться к нам. Здесь можно жить в безопасности. Испанцам у нас нечего делать, папские сбиры [175]сюда не доберутся, а если и явятся, то их здесь убьют.

– Спасибо, друг, в случае нужды я не забуду твоего предложения.

– И еще вот что скажу тебе, – застыдившись, молвил Ронка, – и это будет в первый и последний раз, но в моем сердце останется до могилы. Бог сотворил мое тело, а ты создал душу – и я чту тебя наравне с Богом!

И, точно испугавшись чрезмерности своих слов, немыслимых в устах священнослужителя, Ронка повернулся и быстро пошел к морю, и долго еще видел Джордано его золотистую голову, мелькавшую среди кустов.

Вскоре после возвращения из Сан-Микеле Бруно защитил докторскую диссертацию в Римском университете и получил право подписываться гордым титулом, высоко ценимым во всем христианском мире: «Римский доктор богословия».

Возвращаясь из Рима, Джордано имел необычайную встречу.

С тех пор как Джованни Бруно ушел из дома, Джордано всегда присматривался к нищим и странникам, попадавшимся на дорогах. В нем жила неистребимая надежда найти отца.

Вблизи Террачины Бруно завидел сидевшего у края дороги нищего старика и направился к нему. Оказалось, что старик был слеп. Его поведение удивило Бруно. Он не клянчил назойливо подачку, как другие, а читал стихи, двигая в такт худыми слабыми руками. Что-то в фигуре слепца, в созвучии стихов показалось Джордано знакомым. Он слез с мула, подошел…

Боже праведный! Эти впалые щеки, опаленные безжалостным солнцем Италии, эти провалившиеся незрячие глаза, длинные седые волосы, запорошенные тонкой пылью проезжих дорог… Было во всем этом что-то бесконечно жалкое, приниженное, но знакомое, родное…

– Учитель! Крестный!.. – воскликнул потрясенный Бруно.

Слепец вздрогнул, попытался приподняться. Недоверчивая радость начала проступать на его изможденном лице, но он еще сомневался.