Юрий Борев - СТАЛИНИАДА

В тридцатых годах Сталин издал приказ о том, что уголовной ответственности, вплоть до расстрела, подлежат дети начиная с 12 лет.

Тем не менее все мое поколение с детства знало, что товарищ Сталин — лучший друг советских детей.

Знатная родственница

(рассказ Марии Демченко)

Дело было в 1937 году. Однажды утром тюрьма узнала, что к нам переводят ближайшую родственницу Троцкого. В тюрьме скучно. Книг нам не давали. Новости просачивались скупо (все больше с новыми заключенными), и я с интересом ждала прибытия "знатной родственницы". Эта кличка появилась у нее, когда в камерах еще только обсуждали ее предстоящее прибытие. Гадали: в какую камеру она попадет. Относились к событию по-разному, но все его ждали: как-никак — родственница Троцкого! Человек, наверно, интересный, прошла большую жизненную школу. Очевидно, старая революционерка.

Наконец, к нам в камеру робко вошла средних лет женщина. Это была Седова — сестра жены Троцкого. Я, как староста камеры, вышла навстречу прибывшей и предложила ей располагаться на одной из коек.

Старая большевичка Либерман запротестовала против такого соседства:

— Я не хочу спать рядом с родственницей Троцкого, — заявила она.

Седова, еще на воле смирившаяся с пренебрежительным к себе — "родственнице Троцкого" — отношением, предложила:

— Я лягу на полу.

Но я запротестовала против нарушения распорядка тюремной жизни — вновь прибывшую следовало устроить как положено. После долгого спора я вызвала дежурного по тюрьме. Узнав, в чём дело, он мудро рассудил:

— Здесь все заключенные и все равны.

"Знатная родственница" оказалась женщиной глупой, полуграмотной, но очень доброй и мягкой. Она всем помогала, даже «идейной» Либерман. Заключение воспринимала как должную кару за грехи родственников, охотно рассказывала о себе — всегда длинно и путано, но беззлобно. Троцкого она сроду не видела или, вернее, видела его, как она выражалась, "только в лампочках" — на портретах во время праздников. Единственно, кого осуждала Седова, это свою сестру:

— Вообще она дура, против царя бунтовала и вышла замуж за жида! Разве чего путевого от такой сестры дождешься?

После третьего допроса она укладывалась спать. И когда кто-то полушутя сказал: "Ты не укладывайся, не укладывайся, ещё позовут", она ответила: "К нечистой силе и то только три раза вызывают!"

Была она прачка. Даже намека на политическое мышление у неё не было. Но она получила свои пожизненные десять лет за политику по 58 статье.

Честь

В 1905 году в Красноярске недолго, но славно держалась республика. Во главе ее стоял молодой армейский офицер капитан Полынов. Когда республика пала, Полынов бежал. Был объявлен всероссийский розыск его как государственного преступника. Его ждал расстрел. Полынов бежал во Владивосток и укрылся в семье своих друзей, намереваясь поутру сесть на пароход и уехать за границу. На беду, в этот дом пришел в гости полковник жандармерии, который был непосредственно обязан задержать Полынова, приметы которого были сообщены по всей России. Жандармский полковник не мог не узнать в госте государственного преступника. Визит полковника был настолько неожиданным, что бежать Полынову было уже поздно. Опасность грозила и гостю, и хозяевам. Несколько секунд колебаний — и Полынов встал навстречу полковнику и, лихо щелкнув каблуками, представился: "Капитан Полынов". Вызывающая смелость поступка была столь велика, что жандармский полковник после недолгой паузы принял протянутую руку, улыбнулся и сказал, очевидно, привычную фразу: "Ну-с, так не сгонять ли нам пульку?" И они до поздней ночи сражались в карты, отдаваясь бескорыстному азарту игры.

Даже у жандармов была своя профессиональная и человеческая честь. Наутро Полынов беспрепятственно отплыл в Японию, где и прожил 15 лет. Вернувшись в Советскую Россию, он не скоро обрёл место в жизни, но в конце концов стал преподавать японский язык в Институте востоковедения. Во второй половине 30-х годов его взяли.

Очевидно, в этом тоже была честь, ибо Полынова на всякий случай расстреляли. И действительно. Красноярская республика была неопределенной ориентации, да к тому же человек долго жил в Японии — мало ли что он мог думать?

Нагрудный портрет

Среди заключенных бытовало наивное заблуждение: если при расстреле приговоренный обнажит грудь с татуированным портретом Сталина, солдаты не станут стрелять. Многие заключенные делали такую татуировку.

Обиход смерти

Расстреливали из кольта в затылок. Врач давал заключение о смерти, и дежурный комендант составлял акт. К большому пальцу трупа привязывали бирку с номером дела. Часто трупы вывозили в ящиках для снарядов и сжигали в крематории, а пепел хоронили в общей могиле. ВМоскве на такой могиле стоит плита с надписью:

"Общая могила № 1. Захоронение невостребованного праха за период 1930–1942 г. включительно".

Двенадцать Шмулей Шмулевичей

Было это все в тридцать седьмом. Когда Иванова ввели в камеру, он оказался тринадцатым. "Тьфу, чертова дюжина", — подумал он и стал знакомиться.

— Александр Иванов.

— Шмуль Шмулевич.

— Александр Иванов.

— Шмуль Шмулевич. И так двенадцать раз.

— Что за чертовщина? Вы что, родственники? — спросил Иванов маленького черненького Шмуля Шмулевича.

— Нет.

— А как же вас подбирали?

— Так и подбирали, гражданин Иванов, по фамилии.

— Зачем?

— Не знаем.

Через пару недель, когда всех двенадцать Шмулей Шмулевичей протащили сквозь следствие, все более или менее разъяснилось.

В Москве на следствии один из арестованных, «вспоминая» все свои преступные связи, назвал и некоего Шмуля Шмулевича из Бердичева. Из Москвы в Бердичев последовала телеграмма арестовать Шмуля Шмулевича как троцкиста и врага народа. Но в городе оказалось двенадцать Шмулей Шмулевичей — один скорняк, другой мясник, третий портной, и ни одного близкого к политике.

Однако приказ есть приказ. На всякий случай арестовали всех и все двенадцать получили свои стандартные десять лет.

Беня Шик из Тирасполя

Еврей-контрабандист из Тирасполя не ел трефного, а ел только кошерное: питался одними галетами, отказываясь от тюремной похлебки. Он назвал своего сообщника — Беня Шик из Тирасполя. Через неделю его вызвали на допрос.

— Этот? — спросили у него.

— Нет, — сказал контрабандист.

— А кто же твой сообщник?

— Беня Шик из Тирасполя.

— Так это же Беня Шик из Тирасполя.

— Может быть, но это не он.

— Так кто же твой сообщник?

— Беня Шик из Тирасполя.

Ситуация повторилась: вскоре нашли третьего Беню Шика из Тирасполя.

И вот уже четыре еврея не ели в камере трефного и ели только кошерное. Вскоре их стало десять. И на этом приток сообщников прекратился: Бень Шиков в Тирасполе больше не было.