А. Сахаров (редактор) - Александр II

– Aber naturlich [179].

– Es ist kaum glaubhaft, dab Sie als Stabs-offizier so sprechen [180].

– Vorwarts! bis Konstantinopol! [181]– восторженно прокричал Порфирий.

– Ach, so! Na, ja! [182]

Вердер засмеялся и выпил вино.

– Viel Gliick! [183]

Порфирий торопливо схватил со стола стакан с вином и залпом осушил его.

– За успех русского оружия! – крикнул он и пошёл от Вердера устраивать дело Афанасия.

В открытые окна неслись солдатские песни, звуки музыки, барабанный бой и топот тысячи ног. Подольцы проходили за Систово, чтобы стать там биваками и выставить сторожевое охранение.

Когда Афанасий, получив нужные указания, вернулся к полку, он нашёл его свёрнутым в резервную колонну. Ружья были составлены в козлы. Усталые, измученные, голодные солдаты лежали за ружьями и спали крепким сном.

Солнце спускалось за горы. Серебряным блеском в лощине горели купола систовских церквей. Там звучала музыка. Должно быть, туда входили только что переправившиеся части 9-й пехотной дивизии.

Молодая луна, светлая, мягкая и прозрачная, чуть проявилась на потемневшем небе. По шоссе трещали колёса. Длинным транспортом тянулись белые лазаретные фургоны и между ними тяжёлые болгарские арбы. Свозили раненых и убитых.

Тёплая ночь спускалась над Дунаем. Там теперь смело и непритаенно стучали топоры. Понтонёры и сапёры строили мосты.

Где-то недалеко от волынцев загорелся небольшой костёр, стали видны в нём потреноженные лошади, казачьи пики. Два голоса оттуда согласно и стройно пели:

Было что-то грустное и в то же время томительно-сладостное в их словно тающих в вечернем воздухе голосах…

В эти месяцы войны и русских побед Софья Львовна Перовская случайно, на юге, познакомилась с молодым социалистом Андреем Ивановичем Желябовым [184]. Она слышала, как тот выступал на собраниях кружков; разговорилась с ним и увлеклась им. Они оба тогда искали, оба шли как бы в потёмках, спорили и ссорились с другими революционерами-подпольщиками, оба не имели никакой определённой программы. Роман Чернышевского «Что делать?» не мог быть программой.

Самолюбивая и властная, – в ней всегда где-то внутри, потаённо сидело, что она «генеральская дочь», что она П е р о в с к а я, очень чувственная, но до сего времени прекрасно владевшая собою, Перовская с первого взгляда почувствовала, что н а ш л а ч е л о в е к а.

Такой был цельный Андрей Иванович! Такой и физически, и душевно прекрасный. Он отвечал её идеалам, как бы создался из неопределённых мечтаний о настоящем мужчине. Софья Львовна шла в народ, чтобы служить народу – Желябов сам был из народа. Сын крепостного крестьянина, рабом рождённого, родившийся рабом. Он был м у ж и к! А когда смотрела на него Перовская – высокого, стройного, в длинном чёрном сюртуке, – она думала: «Какой же он мужик?» Густые, тёмные волосы были расчёсаны на пробор, и одна чёрная прядь всё упрямо падала на лоб. Мягкие усы, небольшая борода, тонкие черты иконописного лица и волевые острые глаза. У Желябова были маленькие, совсем не рабочие руки – а как он работал в поле! В Желябове Перовская нашла то самое, что никак не могла воспитать в себе. Она работала в деревне как фельдшерица, прививала оспу, ходила по тюрьмам, она совершала отчаянные «подвиги», была судима, ссылаема – но она всегда оставалась барышней, генеральской дочерью. И крестьяне, и на суде к ней так и относились. И это оскорбляло её.

Желябов, как хамелеон, менялся в зависимости от той среды, куда он попадал. Он репетиторствовал у южного помещика Яхненко и был в обстановке богатого и хорошо поставленного дома таким приятным и образованным человеком, что увлёк дочь Яхненко – Ольгу Семёновну, и там забыли о происхождении Желябова и охотно приняли его в свою среду и выдали за него замуж Ольгу. Жена Желябова была музыкальна, она играла на рояле, и Желябов с нею пел романсы и готовился стать помещиком… Но приехал на свой отцовский надел и стал так работать и жить, точно никогда не расставался с избою и сохою. Всё в нём изменилось – говор, манеры. Крестьяне приняли его как своего, и Желябов легко и просто вёл пропагандную работу среди них. Два года он провёл в деревне, но понадобилось попасть в офицерскую среду Артиллерийского кружка в Одессе, и никто не сказал бы, что этот прекрасно говорящий и образованный молодой человек – простой крестьянин.

Перовская, сама властная, сама желавшая всех подчинять себе, в полной мере подчинилась Желябову. Ей стало казаться, что Андрей Иванович знает то, что ей надо. Он умел всегда доказать, почему то или другое нужно, а если его не понимали, он просто говорил: «так надо», и ему все верили – верила ему и Перовская.

Суханов рассказал Софье Львовне о Вере Ишимской, такой же барышне, какой была и сама Перовская, и Софья Львовна спросила Желябова:

– Как вы думаете, Андрей Иванович, не привлечь ли в наш кружок и такую барышню? Она из хорошей семьи. Я слышала про неё – очень честная, нас никогда не выдаст… И она так же страдает за народ, как страдаю я, как страдаем мы все…

Весёлые огоньки заиграли в глазах Желябова.

– Что же, Софья Львовна, – сказал он. – Нам всякие люди нужны, и люди вашего круга нам, пожалуй, особенно нужны. Они своим влиянием прикрывают нас. Они оправдывают нашу работу. Нам нужно, чтобы не одно крестьянство шло с нами, но чтобы с нами шло и дворянство. Это ухудшает положение режима. Что же? Попробуйте Ишимскую, по душам поговорите с нею, а там – посмотрим. У нас, надо правду сказать, – женщины работают лучше и смелее мужчин…

И опять Желябов взглянул на Перовскую, и та вспыхнула от восторга.

В первый же свой приезд в Петербург Перовская поручила Суханову передать Вере, что она ждёт её.

Знойным летним утром, пешком, в старенькой мантилье, пробиралась Вера в Измайловские роты. Она шла к «нелегальной», к какой-то новой, ещё незнаемой Соне Перовской, которая носила уже не своё имя, которая была под арестом, бежала от полиции, шла к «революционерке»! И Вере всё казалось иным, сама она себе казалась другой, до подвига было ещё далеко, но что-то было новое, и это новое заставляло её всё видеть в ином свете.

На Загородном проспекте, у бульвара, шедшего вдоль Семёновских казарм, сохли тополя. Акации свесили длинные стручки. На твёрдом, мощённом кирпичом бульваре играли дети. Няньки сидели с солдатами на низких скамейках без спинок и лузгали семечки. В душном воздухе пахло каменноугольным дымом с Царскосельской дороги. От Введенского канала несло гнилой водой и рыбой.

За Обуховской больницей пошли сады, деревянные заборы, маленькие деревянные дома. Стало глуше. Пыльны были широкие, не сплошь замощённые улицы, меньше попадалось прохожих. Местами шла стройка новых кирпичных домов, были поставлены леса, заборы, каменщики поднимались по пологому настилу, несли на спинах кирпичи. Пахло известью, свежей замазкой, кирпичной пылью.