А. Сахаров (редактор) - Александр II

Большая, длинная деревянная платформа вокзала была полна офицерами гвардейских полков. Великий князь вышел на перрон. Каски, кивера, уланские шапки теснились близко, близко. Офицеры напирали друг на друга, стараясь услышать, что говорил в их толпе великий князь.

Вера, стоявшая сзади офицеров, слышала голос великого князя, но не могла разобрать слов. Вдруг последнее, чётко и с силой сказанное слово она уловила:

– Константинополь!..

Мгновенно все головы обнажились. Шапки, кивера, каски замахали над чёрными, рыжими, седыми и лысыми головами. Кое-кто выхватил из ножен сабли и махал ими в воздухе. Могучее «ура» раздалось под сводами вокзала. Всё задвигалось и перемешалось. Офицеры, теснясь, пропускали к вагону великую княгиню с младшим сыном Петром. Вера увидела тёмно-синие вагоны императорского поезда, увидела в окне одного из них великого князя с орошённым слезами волнения лицом. Поезд мягко тронулся, офицеры пошли за ним, крича ура, махая шапками и саблями, потом побежали… Вера стояла на платформе и смотрела, как удалялся в тумане, становясь всё меньше и меньше, последний вагон.

Свитский генерал вёл под руку великую княгиню, и с нею шёл мальчик, великий князь Пётр Николаевич. Офицеры с громким говором проходили по платформе.

Вера потеряла в толпе графиню Лилю и пошла одна разыскивать карету.

Площадь была полна народа. По ней прекратили движение извозчиков, и только конные кареты, непрерывно звоня, шагом пробирались по рельсам через толпу. На империалах [144]стояли люди.

Кто сказал этой толпе слово «Константинополь»? Оно было на устах у толпы.

Юноша-гимназист в тёмно-синем кепи с белыми кантами шёл с товарищем. Толпа задержала их, и они остановились подле Веры.

– Леонов, помнишь, – говорил румяный, полнощёкий гимназист, – Аксаков на освобождение крестьян написал:

Пророчество, Леонов! Братьям, с братьев снявшим гнёт!.. Я не я буду, если не брошу проклятую латынь и не удеру с войсками к великому князю, а там – суди меня Бог и военная коллегия, – победителей не судят. За братьев славян!..

На деревянном мосту через Лиговскую канаву молодой человек с пушистыми бакенбардами «под Пушкина», в чёрной шинели и помятой шляпе, говорил девушке в шубке, смотревшей на него с радостной улыбкой, обнажившей блестящие ровные зубы:

– Константинополь, Марья Иванна, Константинополь!.. Слыхали?.. Мне кавалергардский унтер сказал – Константинополь. Там один Босфор – чисто арабская сказка Шехерезады!.. Великолепие турецкого султана. Какие у него янтарные мундштуки – удивлению подобно…

О войне, о её жертвах, потерях, расходах, трудах, смерти и страданиях никто не говорил. Константинополь заколдовал всех. Вера то и дело слышала:

– Заветные цели русского народа…

– Конец туркам и их зверствам…

– Мечты Екатерины Великой…

– Со времён Олега и Святослава…

– Так довершить данные русскому народу свободы!

– Какая красота подвига!..

– Подлинно православная Христова Русь!..

Купе Вера нашла у Знаменской церкви. Выездной с высокой панели высматривал её.

– Где ты пропадаешь, Вера? – возбуждённо, блестя красивыми глазами, говорила графиня Лиля. – Одна в толпе… Хотя бы приказала Петру следовать за тобою.

Слёзы бриллиантами горели на глазах графини.

– Ты слышала, Вера?.. Константинополь!.. Порфирий едет на войну. Сейчас это решилось… Великий князь разрешил прикомандировать его к штабу. Это подвиг, Вера!.. Твой дядюшка – герой.

В пылу волнения и счастья графиня Лиля уже называла Порфирия Афиногеновича просто Порфирием, и ни она сама, ни Порфирий этого не замечали. Порфирий скромно улыбался.

– Полноте, графиня, – говорил он, – войны ещё нет. Вот папа говорит – и не будет. Сербам прикажут сидеть смирно. Черняеву ехать обратно…

– А, да ну вас! – замахнулась графиня перчаткой на Порфирия. – Ваш папа!.. Подумаешь – такой подъём!.. Несокрушимый… Константинополь!.. Трогай, Пётр, до скорого, Порфирий, я еду к вам, всё рассказать, как было, Афиногену Ильичу. Я думаю, и он поехал бы!..

Карета, скрипя колёсами по снегу, покатилась по Знаменской.

Вера узнала от Суханова, что на 6 декабря назначена сходка студентов на площади Казанского собора. Студенты от лица народа будут протестовать против войны и заявят свои требования правительству.

– Это начало, – сказал Суханов, – так всегда! Начинает учащаяся молодёжь.

Вера пошла на сходку.

Был лёгкий мороз и тихо; приятная была погода, мягкая и спокойная. Сквозь туманную пелену проглядывало бледное солнце, Адмиралтейский шпиль тусклым золотом отсвечивал на нём. На Невском было как всегда в праздничный день. По углам топтались газетчики и посыльные в красных кепи с медными бляхами. Извозчики трусили мерною рысцою, везли седоков, накрытых синими суконными полостями с опушкой козьего меха. По Невскому мчались конки, взлетая на Аничков мост, и мальчишка скакал верхом впереди на пристяжной.

Чёрные клодтовские статуи были как кисеёй накинуты – покрыты белым инеем. Шли юнкера в фуражках, пажи в касках с султанами, бойко отдавали честь, становились во фронт генералам.

Когда Вера подходила к Казанскому собору, навстречу ей быстрою рысью, пригнувшись к луке, промчался казак в кивере. Лошадь пощёлкивала подковами по мостовой.

На площади, у высоких колоннад Казанского собора и у памятников Барклаю-де-Толли [145]и Кутузову, были небольшие группы студентов в чёрных картузах, в пледах, накинутых на плечи; между ними были девушки, одетые под пажей, стриженые, в очках. Курсистки…

Вера вспомнила, как говорил Порфирий: «Не можем без формы. Пустили женщин на Высшие Медицинские курсы – формы им не определили, так они сами себе форму придумали – остригли волосы, очки на нос нацепили – такие красавицы, – этакие дуры!.. Стадное чувство. Нигилистки!»

Этих нигилисток теперь Вера видела близко. Но неужели это и была сходка?

Рыжеусый городовой в каске и наушниках, так друг к другу не подходивших, добродушно, честью просил молодёжь разойтись и не препятствовать движению.

Из маленьких толп слышались презрительные крики: «Фараон!» Студенты со смехом разбегались. Площадь была велика, полиции мало. Студенты разбегутся и снова накопятся уже большею группою, теснее, в другом конце площади. Точно молодёжь играла в какую-то игру с полицией, издевалась над нею.

Вера остановилась у Екатерининского канала и смотрела на эту игру. Она думала: «Ну кому они мешают?.. Почему им не позволят собраться и поговорить так, как они хотят?..»