Авенир Крашенинников - Горюч-камень

— Пальцем по столу, что ли? — усмехнулся Данила.

— А может, поостережемся? — сказал Тихон.

— Пермская казенная палата доведет до слуха матушки государыни о наших стараниях, заставит Лазарева покориться… А за пером и бумагой я пойду к отцу Петру.

Кондратий и Тихон в один голос одобрили: отец Петр за нашего брата молится, он поможет.

Первая кизеловская церквушка стояла на возвышении, вытянув к белесому небу одинокую колоколенку. Выбитая перед входом ногами богомольцев земля была бурой, мертвой, завивалась коловоротами.

Моисей прошел за оградку, постучался в маленький рубленый домик, в котором ютился старец. Вдовый и бездетный, жил он на скудные приношения прихожан, ждал смертного часу. На стук отец Петр приоткрыл дверь, близоруко прижмурился:

— Входи, входи, сыне.

Он благословил Моисея, пропустил его в комнату. Посередке ее стояли простой некрашеный стол, две крестьянские лавки, покрытые вытертыми ковриками. На выпуклой крышке зеленого сундучка, обитого крест-накрест полосками железа, дремала кошка невиданной пушистой породы. В углу поблескивал киот со множеством икон, озаренный медною лампадкою с крестиком наверху.

— Что, сыне, привело тебя, какая печаль? Знаю, что в радости ко мне не бывают. — Голос отца Петра был тихим, слова нездешними.

Моисей коротко рассказал о находках и решении всех рудознатцев просить на заводчика управу, а на земные богатства — добытчиков.

— Святое дело для отечества замыслили. — Старец прослезился. — Токмо будет висеть отныне над вами тяжкий меч. Двадцать годов назад великая блудодейка издала указ, иже рек: каторгою да буде караться всякая жалоба крепостного на своего хозяина.

— Дай, отче, перо да бумагу, — твердо сказал Моисей.

— Готово будет — мне принесите, — протягивая рудознатцу гусиное перо, чернильницу и свернутый трубкою лист, говорил отец Петр. — Снаряжу в Пермь верного человека. А принадлежности писания оставьте себе — сгодятся.

Моисей низко поклонился, принимая благословение. Отец Петр долго стоял на пороге, потеряв Моисея из виду, покачнулся, схватился за сердце. Придерживаясь за стены, добрался он до икон, потер виски лампадным маслом, с трудом опустился на колени. Глаза распятого за правду Христа глядели отчужденно, холодно.

— Не одобряешь? — спросил отец Петр и испугался своего вопроса.

А дьявол нашептывал ему новые еретические мысли. Пошто на земле одним геенна, а другим пресветлый рай? Неужто богу угодна эта извечная дележка планид? Неужто ему угодно, чтобы люди, пекущиеся о благе земли своея, шли на Голгофу?

Но, видно, молитва старца на сей раз дошла до господних ушей: никто не встретился Моисею на пути.

Данила прочитал вслух написанное, рудознатцы одобрительно пошумели.

— Скрепим бумагу своими именами, — сказал Еким и потянулся за пером.

— Пускай под доношением будет только мое. — Моисей оглядел товарищей. — Я буду держать ответ. — Он глухо закашлялся, виновато улыбнулся.

— Все, все сгинем, — тонехонько охнул Тихон.

— За шкуру свою трясешься, злого духа в штаны пустил! — освирепел Васька. — А кто на кресте клятву давал?

Данила обмакнул перо, но Моисей взглядом остановил его:

— Тихон говорит верно. А если что со мной случится, вы все совместно либо каждый в одиночку доведете общее дело до конца.

— Быть по-твоему, — сказал Еким. Васька решительно ударил кулаком по столу.

Моисей обернулся и увидел Марью. Она стояла у печи поникшая, бескровная, молила глазами.

— Я отнесу доношение отцу Петру, — сказал Моисей.

— Нет уж, дозволь мне, — пробасил Кондратий. — Дело к ночи. Всякое бывает.

Моисей подал ему бумагу, друзья обнялись, вышли гуськом.

— Присядь, Марья, потолкуем.

Голос мужа был непривычно строгим. Марья покорно опустилась на краешек скамьи. У нее задрожал подбородок.

— Думаешь, о тебе и сынишке не печалюсь?.. Да, видно, дал мне господь такую стезю и свернуть с нее не могу… Совесть свою, душу свою нам ли, Марья, закладывать?.. Не себе ищем корысти.

— Да уж какая тут корысть.

— Матушка государыня, слыхал я, о государстве своем ночи не спит — думает. Только творят ей помехи графья да заводчики. Но верю, дойдет наше доношение до самой императрицы и повелит она добывать горючий камень и драгоценные руды на благо работных людей. А которые не хотят на заводах — в землепашцы вернет…

Марья вытерла ладонью слезы:

— Бабье это у меня, дурное. Я тебе, Моисей, не помеха… Буду молиться за тебя…

Моисей бережно погладил плечо жены, по-детски прислонился к нему.

Наутро по строительству разбежалась страшная весть. В поселении нашли двух лазаревских людей с разможженнымн черепами. Ходили слухи, что в здешних местах загуляли разбойники. Приказные и заплечных дел мастера сбивались с ног, но следов найти не могли. В Чермоз был снаряжен нарочный к самому хозяину. Моисей догадывался, что теперь-то их в покое не оставят: кто-то, верно, следил за Кондратием. Надо держать совет, как быть дальше. Подковырнув ломом слоистый камень, Моисей подозвал товарищей на подмогу.

— Твоих рук дело? — наваливаясь грудью на лом, тихо спросил он Кондратия.

Тот не ответил, не то вздохнул, не то состонал.

— А ну, навались! — крикнул Васька и торопливо зашептал: — Бежать надо, бежать в леса!

— Нельзя нам бежать. — Моисей нажал на край камня, крякнул. — Ответа из казенной палаты ждать надо.

— Нельзя бежать, — просовывая под камень веревку, сказал и Еким. — Пусть попробуют дознаться. А раньше батьки в пекло лезть не следует.

— Ждем, будь что будет. — Данила затянул веревку. — Берись дружно. — И вдруг срывистым резким голосом запел:

Взлетела песня, захлестнула всех, отдалась в лесу, подхваченная сотнями голосов. Моисей чувствовал, как подымаются в груди его небывалые силы, сливаются с другими, ощутил биение чужих сердец. Кругом, позабыв обо всем на свете, с какой-то яростной радостью люди вгрызались в работу, словно глуша ею в себе неуемную боль.

— Давай, мужички, давай! — кричал Дрынов, по щербатинам его лица катились внезапные мутные слезы. — Давай, порадей! Так-то лучше!

Ипанов вышел из конторы, устроенной в нижнем этаже особняка, прислушался, покачал головой. Опираясь на клюшку, к нему подковылял отец Петр, дрожащим голосом сказал:

— Если все не соберутся в церковь, быть великому разгулу.

Ипанов понял старца. Он по себе знал, что после таких вот вспышек или раскрылится красный петух, или нападет такое бессилье, что ни рукой, ни ногой не пошевелить. И то и другое может вызвать горестные последствия.

— Соберем, — сказал он.

Вечером огромная толпа заполнила всю церквушку, запрудила паперть.